Или по-русски:
– Какое счастье любить и петь о любви к окружающему миру и его Создателю! —
– Каррр!.. Каррр!.. Каррр!.. – продолжала между тем ворона.
Щегол, конечно, слышал и предыдущее её карканье, но благочестиво терпел. Но сейчас его молитвенное состояние замутилось по попущению великого Непостижимого. Поэтому терпение внезапно лопнуло. Он подлетел к вороне и сказал:
– Уважаемая ворона, – так начал щегол со сдерживаемым раздражением, – как вы можете столь грубо каркать в такой изумительный день? Не кощунно ли это? Посмотрите, как весь мир сверкает от счастья!
– Ка… – Ворона подавилась и не смогла произнести заключительное «ррр».
Она смотрела на щегла, как на полного идиота:
– Да ты кто… Кто ты вообще такой? Что ты понимаешь в пении и прославлении непостижимого Неба?! —
Ворона выпучила глаза. Она часто дышала от возмущения и не могла сомкнуть клюва. А щегол, отставив ножку, наставительно продолжал:
– Славить Предвечное нужно так: «Фиу-фиу, сья-сья, те-те-те-те, фео-фео, сь-сь-сь-сь, тью-тью-тью-тью, и-ить!»
Ворона пришла в благородную ярость. Её интимное чувство любви к Непостижимому было задето:
– Да что ты знаешь о молитве и славлении?! – прокаркала она, распаляясь, – «тью-тью-тью-тью, сь-сь-сь-сь…», тьфу, что это за молитва?.. Послушай-ка, как надо…
Ворона замолчала, успокоилась и глубоко вошла в любовное молитвенное чувство. Она почувствовала, что то ли кровь прилила к голове, то ли сознание наполнилось чем-то очень возвышенным и сладким… На глазах вороны выступили слёзы. И она прочувственно, глядя в небесную даль, произнесла:
– Каррр!.. Ты понял?.. —
Когда ворона отвела свой пламенный взор от неба, она с огромным удивлением увидела, что щегол, положив крылышко на живот, давится от смеха.
– Что ты этим хочешь сказать, – произнесла она сухо.
Щегол
– Ха… ха, – только и мог выдохнуть щегол сквозь смех, – ну ты и даё-ошь…
Ворона понялала оскорблённым своё чувство ко Всевышнему. Но это чувство теперь было таким всезахватывающим, что она не вышла из него. Только её сердце сжалось и хотелось рыдать.
– Ой! Ой! Держите меня, – задыхался между тем от беззвучного смеха щегол.
Он упал с ветки и, кувыркаясь, полетел прочь. «Нет, – думал щегол, – всё-таки эта ворона безусловно благочестива. Поистине непостижима воля Предвечного о нас, сделавшего так, что мы выражаем свою любовь таким образом, что другим это кажется нелепым…
Да, карканье вороны грубо. Но она же любит, я понял это. А любовь к великому Непостижимому, не она ли главное на свете, не ничтожно ли всё иное, в том числе, не всё ли равно, как именно эта любовь выражается?.. А может быть, и сама грубость это только мои представления о грубости и нежности?..»
Щегол был поражён этой мыслью. Ему хотелось вернуться к вороне и попросить