В феврале 2018-го первый сканер появился в штатах, а в конце того же месяца «Ноджу» пришел и в Европу. Изобретение Майера захватывало земной шар, распространялось с материка на материк, как новое поколение беспощадной чумы, с каждой неделей лишь набирая обороты. К середине весны того же года сканирование стало доступным для всего цивилизованного мира, а группа Себастьяна, разбирающая тысячи и тысячи зашифрованных писем, насчитывала уже пятнадцать человек.
За цифрами сложно увидеть личность, но Майер видел их всех – прирожденных музыкантов и художников, математиков и аналитиков, ученых-испытателей и теоретиков. Он легко различал мельчайшие детали, сокрытые в скане, и писал рекомендации для каждого отдельного случая, будь то превосходные данные для занятий спортом или вполне посредственная картина «медианы».
Но он не мог следить за всем и сразу, не мог быть всеведущим и боялся пропустить нечто важное в одном письме из миллиона. С увеличением числа аналитиков в лабораторной группе, уменьшался процент сканов, что попадали в его руки, и это тревожило. Марта чувствовала его озабоченность, знала, как он нередко просыпается по ночам и в могильной тишине смотрит прямо перед собой отсутствующим взглядом, обуреваемый страхами и волнением. «Что тебя тревожит, Бастиан?» – как-то спросила она за ужином. – «Чего ты так боишься?» И он действительно боялся, он злился и нервничал, когда понимал, что очередной рассматриваемый им скан не скрывает в себе особенностей и аномалий. Ведь кто-то в этот момент мог анализировать данные совершенно иные. Уникальные. Данные человека, подобного «Джону».
Джон. Так Майер говорил на интервью. Себастьян не мог сказать, почему решил изменить настоящее имя брата. Да и изменение это было поверхностным, не очень изобретательным.
– Его звали Жозеф, – сказал он, когда закончил с ужином.
– Жозеф?
Он никогда не рассказывал о своем прошлом, не посвящал ее в давние тайны. И дело не в том, что минувшее являлось чем-то священным – он просто не хотел его ворошить.
– Его назвали в честь Буамортье. Был такой композитор в восемнадцатом веке, – Себастьян лениво отмахнулся. – Родители любили подобные параллели… Ладно хоть мне повезло больше, могли назвать и Брамсом.
– Так у тебя был брат? – вкрадчиво спросила Марта. – Ты никогда о нем не говорил.
– Не говорил. Незачем было, знаешь. Не хотел вспоминать.
Он рассказал ей, что история о слепом мальчике с больным мозгом и уникальным слухом правдива. Лишь с поправкой на имя.
– Я боюсь пропустить того, кто похож на Жозефа. Это важно, понимаешь? Я должен увидеть, должен понять, как устроен его мозг. В этом весь смысл.
Жозеф Вильгельм Майер и был смыслом. Себастьян прекрасно помнил, каким было их детство, помнил, как звучал плачь матери, и звенела в ушах отцовская «любовь».