– Лена, к тебе пришли! – прокричала снизу тетя.
И далее по лестнице легкие шаги и снова предупреждение:
– К тебе медсестра!
Да, ей все еще нужна была перевязка и уколы, посещения доктора и осмотры. И все это для того, чтобы были силы уйти.
– Соня, Сонечка – это вы? – Попробовала она свой голос. Говорить до сих пор было непривычно и от этого казалось больно.
– Я, кто же еще, Леночка. – ответила Соня, появляясь в дверях.
– Врач будет завтра, ты же знаешь. А я вот сейчас перевяжу…
И она начала устраиваться за столом, открывая свой чемоданчик, звякая какими-то склянками и шурша бумагой. Что-то она ставила, что-то двигала на столе и открывала. Каждый раз Лена загадывала, в какой последовательности будут звуки – сначала склянка, а потом металлическое позвякивание или сначала бумага, и потом хлопок пакетика. И каждый раз ошибалась. То ли Соня была непредсказуема, то ли манипуляции были разными, хотя казались одними и теми же. Даже запах лекарств не менялся месяц от месяца, Лена была в этом уверена.
– О, у тебя все прекрасно заживает, – промурлыкала Соня.
И было непонятно, успокаивает она ее или говорит правду.
«Да и все равно, – подумалось ей, – Зачем мне эта правда?».
А вслух она спросила: – Как там на улице, Сонечка?
– На улице ветер… и дождь собирается. Осень…
Да, осень…
А все случившееся с ней было в первую майскую грозу, первую любовь, последний класс школы с первыми серьезными планами дальнейшей жизни. А уже осень. Два месяца она провела в больнице – в боли, ожиданиях, надеждах. Через месяц она узнала, что ее родителей больше нет, глаз тоже, и он, первая любовь, забыл о ее существовании.
Еще месяц она надеялась, что это ошибка. Родители живы, зрение обязательно вернется, а он просто не мог ее предать. После выписки из больницы у нее осталась тетя, Соня, лечащий врач и крах всех надежд.
– Соня, а сколько мне еще восстанавливаться?
Она не знала хочет ли слышать ответ, потому что и быстро, и долго все было для нее одинаково пугающе.
– Я не знаю, доктора спроси. Доктор тебе точно скажет, когда будешь бегать, видеть, смеяться.
…Значит, осень. А тетя говорила, лето, и позволяла зажигать камин в виде исключения. Хотя, может, тогда и было лето. Она давно не спрашивала, какой месяц, а как уменьшаются дни, и ночь все больше завоевывает пространство, видеть не могла.
Ей сделали укол, сняли повязку с глаз, заменили на другую, выдали таблетки, сверх тех, что она пила ежедневно и пожелали приятного вечера, хотя она и не могла предположить, какое сейчас время дня. Жизнь складывалась так, что она спала, когда спалось, а ела, когда предлагали, не спрашивая обед сейчас или ужин, больше ориентируясь на состав блюд. Но даже это зачастую было трудно и неинтересно отслеживать.