И тот же Лем сказал, что у него аллергия на фантастику. Взять хотя бы табель о рангах, предложенный им в письме Майклу Канделю5: «Существуют, как известно6, книги, которые мы любим и уважаем, такие, которые мы любим, но не уважаем, такие, которые уважаем, но не любим, и, наконец, те, которые мы не любим и не уважаем». К последним писатель относит книги типичной science fiction, – то есть, проще говоря, к фантастике. Авторское «мы» претендует на владение истиной в последней инстанции (это пришло из ученых трактатов, в которых автор действительно находился на переднем плане науки). Меня эта безапелляционность смутила. Если бы Лем высказался от первого лица, я принял бы его классификацию гораздо спокойнее. А так… он стал как-то дальше и – скучнее, что ли.
Прочитав поздние заметки и интервью Лема, я подумал, что причина кроется в интеллектуальном отрыве писателя от нас, непосвященных. Легко оперируя терминами, малопонятными скромному среднему читателю, играя цитатами на латыни, немецком и английском языках, он сам создает дистанцию между собой и простыми смертными. Понятно, что задача писателя не в том, чтобы опускаться до уровня читателя, а в том, чтобы поднимать, вести его за собой. Но… возникает не очень приятное ощущение, что Лем «играет» своей ученостью, бравирует ею. Хотя, возможно, я неправ, и фейерверк цитат и сносок – просто привычка ученого уточнять термин иноязычным эквивалентом. Тем не менее не могу согласиться с его стремлением «поверить алгеброй гармонию». Лем препарирует художественные тексты, соотнося художественную условность с научной достоверностью. И результат его, само собой, не устраивает. Требуя логики в поведении персонажей, Лем как бы не признает, что человек по сути своей нелогичен. Наблюдая безумие современного мира, невольно сделаешь вывод, что даже персонажи телесериалов действуют слишком уж «правильно»…
«Мне кажется, чем фантастичнее фантастика, чем она страннее и „безумнее“, чем дальше от обыденного и рутинного вынесена точка зрения автора, тем ближе эта фантастика к подлинной реальности, – писал Вадим Шефнер. – Чем невозможнее и сказочнее события, изложенные в фантастическом произведении, тем на большее количество подлинных жизненных событий может при случае спроецироваться творческий замысел художника и осветить их для читателя. Но это, конечно, только в том случае, если фантастика пишется не ради самой фантастики, не бегства от реальности в некие беспочвенные пространства. Нет, каждое фантастическое произведение должно нести в себе и некое надфантастическое задание».
Дерзну сравнить два взгляда на предмет спора.
В одном из «Сильвических размышлений» (за № LXII) Лем пробует представить, что через две сотни лет извлечет археолог из литературы ХХ века, из фантастической литературы,