тревожности. Я теряю контроль. Теряю контроль над тем, что я делаю. Нужно все записать. Так, чтобы можно было вернуться, извлечь, еще раз промотать, как интимную сцену в родительском фильме. Потому что нельзя, говорят они. Плохой момент, говорят они. И сами, сами они отворачиваются. Отворачиваются на перемотке. И ты отворачиваешься. Надо вот так, вот чтобы так можно было перемотать, но не для того, чтобы пропустить, наоборот, чтобы можно было пересмотреть. Каждую секунду своей никчемной жизни. Каждую долю секунды. Так сколько? Пять или шесть минут? или пять минут сорок пять секунда? А сейчас который час? Что записывать? Четыре минуты сорок шесть секунд?? или четыре минуты сорок семь секунд? Ведь когда я начал писать стукнуло ровно четыре сорок семь. Но, в тот момент когда я взял ручку в руку, было еще четыре сорок шесть. Так и пишу – когда я взял ручку было четыре сорок шесть. Я начал писать в четыре сорок семь. Исписанная вдоль и поперек тетрадь. И большая часть из записанного – уточнения. Зарубки. Временные шпаргалки. Почитайте. Он должен быть у каждого из вас. Этот дневник вы получили в самом начале. Почитайте его. И вы увидите всю мою жизнь расписанную посекундно. Нервным неровным почерком, потому что я спешил, боясь забыть важную деталь, например, мама спустилась утром в семь часов три минуты. Именно в семь ноль три, не в семь ноль четыре, а я уже был там, и она спросила почему на мне голубая сорочка, а не светло-голубая, которую она заранее подготовила. Снова отнимается рука. И так каждый раз, когда что-то идет не так. Я переодеваюсь. Главное не забыть. семь ноль четыре. Именно тогда я пошел переодеваться. А спустилась она в семь ноль три. Черт. Нужно купить часы с таймером и секундомером. Нужно выклянчить их на какой-нибудь праздник. И так каждую секунду. В голове моей цифры. Цифры. Цифры. Время. Часы. Важно все запротоколировать. нельзя ничего упускать. Я услышал шум из спальни матери. Скрипела кровать. В нашем доме все кровати скрипят, потому что они старые, как и весь наш мир и вся наша философия, Они старые как наш дом, доставшийся отцу от отца, а его отцу от его отца, а отцу его отца от отца его отца его отца. Эта рухлядь постоянно нуждалась в починке. Постоянно что-то текло, или продувало, или осыпалось. Вечный ремонт. Старушечьей запах. Запах ублюдочных предков, давших старт моей ублюдочной семье. Кровать в комнате матери скрипела методичными скрипом, последовательным. Вжик-вжик. И я отмечал. Они трахаются. Наконец-то. Вжик-вжик. Я отмечал это в дневнике и писал время 11 часов три минуты, сегодня, то есть пятого марта, то есть сегодня, пятого марта, на моей кровати, в моей комнате, в моем доме. Я лежу на розовой простыне. Без пижамы. Я собирался дрочить, но услышал скрип родительской кровати, а потому мне необходимо записать. Но пока я закончу всю свою бесконечную писанину, они тоже закончат совершать свои нелепые телодвижения. Как обычно это длилось пару минут. Не больше. На утро мать приступала к уборке еще тщательнее. А отец, отец позволяет себе хлопнуть меня по плечу в знак дружеского
