Песнь вторая
Никем не замеченный прошёл он туда, где был сад с зелёными деревьями, где люди были счастливы и радость была на их лицах. Дети их были здоровы, а жёны так же прекрасны и тучны, как спелая тыква. Тот же, кто охранял их, был о двадцати восьми головах, каждая из которых имела своё имя. А имя той головы, что была обращена к утренней луне, было Нет.
Песнь третья
«Не устыдись вида моего», – сказал он и сбросил одежды. В том было знамение. И тогда она воздела руки, как требовал закон, и начертала знак долга и повиновения, а был то полумесяц в руке, и ещё нечто о четырёх граней на конце древка, и они сопрягались.
Песнь четвёртая
Тогда же он увидел двух стоящих на камне. Один был опоясан мечём и в руке, воздетой к небу, держал священный знак Хаямусы. В другой руке у него весы, показывающие равновесие, в знак того, что судит справедливо. К кому же прикасался он священным скипетром, тот изливал счастливую слезу, если же был он праведником и питался лишь кореньями злаков и водой. У иных же, грешных или тех, кто не исполняет утренний помаз, вместо слёз вытекали глаза и падали на землю, и тем было великое прощение, и были они счастливы.
Песнь пятая
И по третьему знаку ангела пелена сошла с его глаз, и вот что увидел он: То было красное поле, на нём же зёрна мускуса лежали, образуя прекрасную фигуру, сходную с тенью нехолощёного змея. Когда же доходила песня до слова Ури, память покидала тех, кто слушал её, и он отпустил им, что обещал, и был это лист.
Песнь шестая
Тогда же он молился ещё полный век, и земля расступилась и обнажились корни священной сосны. Раскрылись корни так же, как это делает женщина, желая понести, и был там серебряный лук. Трижды тянул он лук, пока не придал ему форму любящего сердца. И тогда пустил стрелу в духа реки и стало тихо. По истечению же этих семидесяти четырёх лет приснилась ему дева с соколом на плече. Тогда явились семь старцев седовласых и означали они семь степеней удушья. Сели они в круг и, сказавши: «Радуйся, огонь духа!», съели того сокола и томились от боли. И сказали они Харитону: «Ты можешь победить реку, но ты не можешь вернуть жизнь».
Вы так жизнерадостны и позитивны, так счастливы и беззаботны, а загляните в мою душу, и вы умрёте от моей боли…
Часть первая
Глава первая
Одним прекрасным, хотя нет, наверное всё-таки чудесным, да-да, именно чудесным, ведь это и правда иногда чудо, проснуться вдруг живым, итак: одним чудесным утром, да кстати, уже и не утром вовсе, наш герой, очнувшись, а может просто вынырнув из тёмного омута на белый свет как на первый снег, обнаружил себя привязанным ремнями к большой железной койке на колёсах, о коих, впрочем, он узнал немного позже, ну в общем, в коечке такой, той что иногда катают по больничным коридорам между обычными палатами, реанимационными и моргом, иногда… Да-да, вы не ослышались, именно моргом, где бывших незадачливых клиентов временно переселяют на другие, тоже очень даже удобные, милые постельки, и тоже отчего-то на колёсиках, уже, правда, без подушек, матрасов и тёплых шерстяных одеял, за ненадобностью. Вы может, встечались с чем-нибудь подобным, или слышали об этом где-нибудь ещё, ну в общем, на такие, чтобы без лишнего шума и пыли переместить клиента туда, куда потребуется, если что-то вдруг пойдёт не так…
Первые Венины ощущения (а нашего героя, следуя давней литературной традиции я назову Веней, или даже Веничкой, чтобы уж окончательно развеять всякие сомнения о персонаже сколь сомнительного свойства пойдёт речь в нашей грустной повести) оказались довольно странными и даже расплывчатыми в чём-то. Рука под капельницей, с койки не встать, даже и не повернуться. "Что это? Где я? Что всё это значит?" Именно такие мысли посещают настоящих мужчин в подобных ситуациях. Наш Веня не был исключением. Он даже и не понял поначалу, куда попал, что это такое вообще, куда на этот раз нелёгкая занесла?
Широкие кожаные ремни через ноги, грудь и пояс, решётки на окнах, левая рука привязана к подобию поблескивающего холодным никелем торшера, разве что без лампы, иголка в вене, трубки какие-то, банка сверху. Тревожный холодок, мгновенно захватывая всё больше и больше жизненно важного простраства разлился снизу живота и дальше, ставшая неожиданно вдруг жаркой тесная волна затопила тут же грудь, и вымораживая изнутри в лёд пальцы на ногах обдала Веню стальными холодными иголками от самой макушки до кончиков ногтей. Ощущение было новое и далеко не радостное. "Ну вот, допрыгался, – со странным облегчением подумал Веня. – Тюремная больничка, что ли?" – обожгла вдруг неожиданная мысль.
За окном, изнутри затянутым сплошной проволочной