Потом у мамы появился друг. Но с этим другом я не хотела дружить, потому что он убеждал маму: если она выпьет стопочку, то излечит душевную боль.
Тетя Люда просила маму «открыть глаза» и выставить это мурло. Когда с мамой этого мурла не было, она соглашалась с подругой. Но как только мурло появлялся, мама впадала в какую-то нирвану. Я не понимала, что это за нирвана… Мама говорила, что в этой самой нирване у неё наступает душевное блаженство. А тётя Люда вертела у своего виска и говорила, что у мамы от этого блаженства вырос живот, и что надо избавиться от него. А мама сказала, что уже поздно, «что выросло то выросло». Но она знает, что делать. Подруга, услышав, что задумала мама, сказала, что та все мозги пропила, если задумала такое… И что отольются ей сироткины слёзки. А мама сказала, что не хочет растить дитё от мурла. Прижав меня к огромному животу, мама нежно говорила, что ей хватит одного дитя, это меня. Ведь я – плод любви. «А это, – стуча по животу, от чего в нём что-то шевелилось, мама слезливо говорила: – «Никто».
Через несколько дней мама куда-то уехала, оставив меня у своей подруги. Вернулась мама без живота и сказала, что оставила свой живот в больнице. Тётя Люда посмотрела на маму и грустно покачала головой. Мне стало жалко маму, и я заплакала. Мама погладила меня по голове и сказала, что в больнице остался «Никто», а я – воспоминание об одной волшебной ночи. Я попросила маму рассказать о той волшебной ночи. Ведь если я – воспоминание той ночи, значит, та ночь и для меня была волшебной. Крепко обнимая меня, она сказала: – «Ты появилась от большой любви. А «Никто» – плод пьяного угара». Мне так было хорошо, что я – мамина любовь, а не неизвестный мне «Никто». Тётя Люда с укором сказала, что мама всю жизнь будет нести греховный крест. Мама ответила, что будет молиться, чтобы «Никто» попал в хорошие руки.
Как я оказалась в больнице… не помню. Когда я спросила, где мама, тётя Люда сказала, что мама теперь в самом деле находится в нирване. А санитарка в больнице с горечью прояснила истину: мама и её сожитель допились до чёртиков и сгорели. А я родилась в рубашке, чудом осталась в живых. Теперь я – сиротинушка.
Через несколько дней в больницу пришла госпожа Гусева. Она сказала, что я теперь сирота и должна жить в детском доме. Я ответила, что буду жить у тёти Люды, и ждать папу, когда тот прилетит с Луны. Но опекунская тётя сказала, что у тёти Люды нет на меня квадратных метров и у неё небольшая зарплата, чтобы кормить ещё один рот. А папа – это всё сказки. Я посмотрела на госпожу Гусеву и сказала, что сказки всегда хорошо заканчиваются. А про себя подумала: «Наверное, госпожа Гусева пришла к тёте Люде не в день её зарплаты… Ведь мамина подруга всегда давала опекунше денежку, чтобы та оставила меня у неё». Государственная тётя сказала, чтобы я готовилась к переезду, и ушла.
Осмотревшись на новом месте, я вспомнила поучение бабы Симы об «апдиптации», и тихо заплакала. Пожелав, чтобы ко мне быстрее вернулся папочка,