И странное дело, еще недавно я говорила, что не буду больше участвовать в этом журнале, а сейчас готова была заплакать /…/
После разговора с Верой мне захотелось выйти в класс, узнать все подробности о нашем журнале. Я заявила доктору, что чувствую себя лучше, и попросилась выписаться. Оказывается, Иринина статья и рисунок имели большой успех среди мальчиков, и почти вся их «редколлегия» была на нашей стороне. Расстаться с журналом им тоже не хотелось, и они не теряли надежды, что нам удастся возобновить наше творчество.
Фибка и девочки
Теперь о так называемой Фибке – нашей классной даме, работавшей у нас третий год. Став старше, я приглядывалась к классухам и задавала себе вопрос: «Неужели все они равнодушные, холодные куклы, следящие только за нашими манерами и разговорами на иностранных языках?» Юлию Адольфовну Габеркант у нас не любили. Она была высокая, худая, с немного надменной физиономией. Мы знали, что она старая дева. Она одевалась очень скромно, а в «царские дни» нацепляла на грудь шифр. Было ей лет сорок – в то время этот возраст казался нам старым. Она говорила воспитанницам «вы», голоса не повышала и унижать не любила, но ее насмешки были иногда очень ядовиты. Прозвище ее почему-то было Фабрикант. Отсюда пошло и Фибка. Она часто краснела, особенно это бывало в столовой, когда она важно, у всех на виду, восседала во главе стола. Вдруг вся вспыхнет, глаза станут несчастными, и она опускает их. «Фабрика горит», – шептали мы и тихонько хихикали. Я тоже смеялась вместе с девчонками. Но однажды я поймала ее несчастный взгляд, и мне стало жалко ее.
Я вспомнила один случай с нею, еще в пятом классе. В младших классах, в вечернюю прогулку от четырех до пяти, мы очень любили толкаться около кухонных окон. Они были в полуподвале и выходили в сад. Обычно в это время повар резал хлеб на ужин. Форточка в окне всегда была открыта, и мы тихонько просили: «Дайте нам, пожалуйста, хлебца!» Повар, высокий, немолодой, был, видно, очень добрый, он никогда не оставлял нашу просьбу без внимания. Высунет свою голову в белом колпаке в форточку, оглядится, нет ли поблизости классух, и сует нам в руки тоненькие нарезанные порции. Мы бывали счастливы.
Однажды, поев хлеба, я зачем-то тут же подошла к Юлии Адольфовне. О чем-то мне нужно было спросить ее. Мы были одни.
– Вы опять клянчили хлеб у повара, от вас пахнет черным хлебом, – заметила она.
– Неужели это такое преступление! – пожала я плечами.
– Вы не понимаете, что вы этим подводите повара и он может из-за вас лишиться хорошего места.
– Подумаешь, хорошее, на триста человек готовить, – буркнула я.
– Да, но все в свое время, и с восьми часов он свободен, а вы не знаете, как в некоторых домах заставляют поваров и ночью готовить. Впрочем,