Словно маленький таракан, я прилег на пол возле комнаты Джеймса и тихо стал смотреть в достаточно широкую щель, между полом и дверью. Мне казалось, что лежа я буду более незаметен, но потом я понял, что мог стоять прямо над ними и они бы все равно не обратили бы на меня, никакого внимая. Я невидимка, жалкая пародия человека, чье-то нелепое изобретение, которое создали лишь для одного…. Страдания.
Глупо мне семнадцати летнему парню говорить о страдание, но что может быть больнее зрелища того, как твой брат, трахает твоего ангела.
В тот момент, как только грязные черные руки похоти, коснулись обнаженного тела Роуз, она потеряла свои крылья. Каждый поцелуй, что оставлял Джемс на ее белом теле, очернял ее. Это словно паста из ручки, что вытекла на белую рубашку, сколько не оттирай, все равно не сотрешь, а только размажешь, сделав еще хуже.
Как описать вам то, что происходило со мной в тот момент, когда толстый и огромный член моего брата коснулся святая святых моего ангела. Когда Джеймс вошел в Роуз, она громко закричала, и я тоже закричал ей в ответ, требуя все немедленно прекратить, остановить это кощунство…. Но было поздно…. Падший ангел…. Моя белая, белая Роуз
Неделя, две, три…. я валяюсь на полу с пустыми глазами и рваной душой. Раньше я не верил что такое, может быть, не знал, как это возможно описать, а сейчас…. Душа моя подобно мешку, в котором насыпан сахар. Дырки, что сотворила Роуз, так велики, что почти уже весь сахар просыпан на пол, а глаза…. Глаза это две бездонные чашки чая и вот какой-то великан по имени боль, разом осушил обе. Как не прискорбно это говорить, но великана позвала Роуз.
Серая, серая Роуз, с дождливыми глазами и, как и твоя душа, ты сделала неправильный выбор, отдав свои крылья адскому созданию. Ангел пал, вкусив телесные наслаждения, Роуз навек покинула мой рай.
Я подарил ей крылья, озарил ее душу святым светом, я сделал ее ангелом, а взамен, получил лишь пустоту. Это хорошо, это правильно…. Разве человек, который сам является пустым местом, может рассчитывать на большее.
Я вышел из комнаты впервые за три недели, медленно волоча свои онемевшие ноги, я едва мог спускаться со ступеньки на ступеньку. Ноги были такие тяжелые, словно весили тону, а сам я полкилограмма. Я шел вниз, чтобы обнять маму. Она сейчас должна была сидеть на диване, читать книгу со странным названием и совершенно бессмысленным содержанием и время от времени переводить взгляд на телевизор, чтобы увидеть конец или начало какой – нибудь передачи и снова продолжить чтение.
Раньше, когда меня еще замечали в школе или на улице, когда кто-то издевался надо мной, избивал, унижал или что-то в это роде, я всегда приходил к маме. Не для того, чтобы пожаловаться, поплакать или попросить утешения, а просто лишь за тем, чтобы лечь головой на ее