Мальчишечье море. Хельга Мерц-Оллин

пастбища на другое. Бедные животные бились в муках, случайно сорвавшись с невысокого уступа, и Дауду приходилось прекращать их мучения бескровным и гуманным способом. Тише, – шептали губы, а огрубевшие за лето пальцы меж тем зарывались в мягкую, шелковистую шерсть, ощупывали хрупкие косточки позвонков. Кроткий ягнёнок замирал в руках, лишь под тонкими рёбрами трепетало маленькое сердце. Невысокий, худощавый мальчик, с едва пробивающимся чёрным пушком над верхней губой, с тревогой вслушивался в блеяние, окружавших его со всех сторон, овец, боясь, что сейчас заскрипят мелкие камни под тяжёлой поступью старшего брата Фаруха и тот достанет свой большой мясницкий нож. Вездесущая серая пыль стояла облаком над стадом, белой пудрой оседала на густых чёрных ресницах, въедалась в длинную тёмно-синюю рубаху. Мальчик, спешно положив ягнёнка к себе на колени, наваливался на него туловищем, и давил изо всех сил ладонями на тонкую шею.

      Раздался тихий противный хруст, как будто обломилась зеленая годичная ветка клена. Этот звук вернул Дауда назад из черно-красной пустоты. Женщина, не успев вскрикнуть, обмякла, ноги подогнулись, и она бы рухнула вниз, но он успел её подхватить и сам чуть не закричал от дикой боли, прострелившей вдоль всего позвоночника. Лишний шум был ни к чему. В соседней комнате, которая раньше была гостиной, на специальной медицинской кровати с регулируемым положением секций, спал разбитый параличом старик, такой же рябой и толстый, как дочь, только рыжие волосы давно поседели. Женщина безжизненно повисла на руках Дауда, едва не касаясь пола своим необъятным задом. Она вдруг сделалась страшно тяжёлой и он, прикусив нижнюю губу, с трудом дотащил её до дивана, покрытого клетчатым пледом. Там силы ему изменили, и женщина мешком повалилась на шотландку, пружины под ней яростно застонали. За стеной раздался надсадный кашель – старик проснулся и прочищал лёгкие и горло, чтобы позже позвать свою дочь.

      – Мисси, Мисси, – его голос был ещё с хрипотцой, но потом, как обычно, набирал звучность, становился скрипучим и протяжным. Мистер Кретчер мог орать часами, с одной и той же интонацией, как у избалованного ребенка, который требует от родителей невозможного.