Ну нет, нет, люди не бывают настолько тупыми. Даже если они – я.
Ещё одно прочёсывание сумки доказало – бывают.
Переживу, наверное, решил я. Главное, чтобы больше никакой фигни не случилось.
После уроков Эгле быстро собрала сумку, надела наушники и, так и не взглянув в мою сторону, пошла прочь. Она удалялась так поспешно, что я нагнал её только у выхода из школы. Поскольку у меня постепенно терялось всякое воображение, я так и не придумал, что ей сказать. Просто пошёл рядом, как будто бы она не пыталась меня игнорировать.
– Я не домой, – предупредила Эгле. – У меня ещё Кейн.
– А, – сказал я, – это хороший повод сохранять кислую рожу так долго.
Эгле промолчала. Видать, дело совсем было плохо. Где «от кислой рожи слышу»? Где злобные подколки по поводу текстов песен в моём плеере?
– Слушай, – осторожно начал я, – как ты думаешь, зачем они всё это делают?
– Сим, ты что, первый год в школе? – сухо спросила Эгле. – Ты что, не знаешь, что сильный жрёт слабого не затем, чтобы выжить, а потому что может?
– Но я думал, резонанс…
– Так ведь над ними в толпе не загораются надписи «скотина тут», Сим! – воскликнула Эгле. Светлые брови взметнулись, образовав обиженную морщинку на лбу.
– Значит, ты не знаешь, кто это был? – Как я и говорил, способность делать выводы потихонечку куда-то утекала, вместе с воображением.
– Нет, – сердито ответила Эгле.
– Просто может такое быть, что я знаю кого-то из твоего фанклуба.
– Ну и здорово.
Она сунула руку в карман с плеером, теперь мне была слышна партия ударных в песне, которая играла в наушниках. Хуже некуда.
Но я очень способный.
– Да не парься, – сказал я, – скоро каникулы, а там-то они до тебя не докопаются.
Эгле бросила на меня такой взгляд, что я мгновенно осознал, какую тупость сморозил. Нет пределов моей способности всё портить. Сказать такую трусливую чушь, и кому – Эгле, которая говорит прямо, Эгле, которая не отступает, Эгле, которая не притворяется.
Короче, я сказал это Эгле, и лучше бы я забыл плеер в недельной школьной поездке и сдох на обратном пути.
Так я думал, идя домой. Через некоторое время оказалось, что сдохнуть я очень даже могу.
В середине лба расползалась тупая боль – пожалуй, скорее, тяжесть, а не боль. Но этого вполне хватало, чтобы утратить способность думать связно. Тело тоже стало тяжёлым и неловким.
Раздражало всё. Абсолютно. Но раздражение тоже было вялым и каким-то глухим. На Оранжевой улице мне встретились какие-то весельчаки, посоветовавшие мне «улыбаться и не париться». Перестрелял бы. Придурки. Хотя нет. Не перестрелял бы. Даже если бы мог. Меня сейчас едва хватало на то, чтобы идти. Мысли были короткими. Я ощущал себя неповоротливым. Никчёмным. Тупым. Почти несуществующим.
Доползти.