«Господи,– в ужасе думала Лера,– ну зачем нам делать стол, если никого у нас нет, никто к нам не придёт?!»
В последний день ноября, вечером, Лера долго ходила по магазинам. Взяла водку «Виноградовъ» 0,7, куриные кармашки с шампиньонами, бочковую селёдку, гавайскую смесь. А про рыбу забыла. Как же мать на неё орала:
–Сука ты! Я есть хочу! Ты почему рыбу не купила? Издеваешься?
–Хорошо, я сейчас пойду и куплю.
–Не нужна мне твоя рыба! Сама её ешь!
Лера уже в который раз за эту страшную осень подумала: если она ещё хоть раз наорёт на меня, то я отправлю её в Дом престарелых. Только ждать до материной пенсии ещё долго, целых шесть лет. Да ещё и комнату её государству отдать придётся. Просто как профессор Преображенский: «Если ты хоть раз оскорбишь доктора или меня, тебе влетит».
Её мать, молодая женщина, сколько Лера её помнила, как старая бабка, целыми днями сидела у углового окна в большой комнате, обсуждая увиденное, как сериал. А сама Лера была в маленькой, откуда мать её постоянно дёргала.
–Ты деньги там, что ли, считаешь? – крикнула мать.– Опять дефолт обещали, и я очень рада, что такие сволочи, как ты, всё потеряют.
Все эти полторы недели мать постоянно обвиняла Леру в подсчёте денег, которых у неё просто не было.
Каждые выходные Лера ставила у окна неудобный стул, портя глаза и ломая спину, и запоем читала кровавые женские детективы, – Дарью Донцову, Юлию Шилову, Марину Серову. Она не покупала их, брала в библиотеке. Так она «уходила в параллельный мир» от кошмаров своей жизни.
–Вот ты всё читаешь,– попрекала мать,– а на меня тебе плевать!
–А что мне ещё делать?! – кричала Лера.– Козой перед тобой скакать? Сиди тут с тобой, как в тюрьме! Всю жизнь ты мне искалечила!
–Сука, ещё раз на меня голос повысишь, я тебе череп расшибу!
–А может, мне замуж выйти? – пыталась Лера выйти из эпицентра взрыва.
Всё это был блеф. У Леры никогда не было парня, и она ещё ни разу в жизни не целовалась, даже в щёчку.
–А кто мне хлеба тогда принесёт? – заголосила мать.
И Лера подумала, что мать всё сделала для того, чтобы о ней никто не вспомнил.
–Хорошо, тогда мы с моим мужем будем жить здесь,– пообещала Лера.
–Чтоб мне никого здесь не было! – взревела мать.– Неужели ты сможешь оставить меня одну?!
Лере было страшно представить свою дальнейшую жизнь вдвоём с её капризной матерью. Впереди она видела лишь полный мрак, нищету и одиночество, будто они жили в глухой тайге, в ветхом домике, заваленном снегом. Анастасия Владимировна же собиралась встречать нищету во всеоружии:
–Ты сделай запасы, купи впрок муку, макароны, гречку, рис, всё, что не портится,– как старушка, озадачивалась она. – И ещё возьми баночку, уложи туда петрушку, укроп и перетри с солью, – будет на зиму.
Всё это было более чем странно: мама Леры никогда ничего не закрывала, утверждая, что в домашних заготовках – один ботулизм.
В пятницу, в день рождения матери, Лера встала поздно. Снега по-прежнему не было. Блёклое, какое-то туберкулёзное солнце, просилось в окно. Даже страшно как-то: по календарю – зима, а пейзаж – апрельский.
Лера что-то очень долго умывалась в их нищем, обшарпанном санузле. Грязной, засаленной клеёнке с карточными тузами было уже двадцать лет. А над ванной была облупившаяся, обваливающаяся, разномастная плитка,– голубая, зеленоватая, и цвета кофе с молоком, с кленовым листком. Это второй муж матери, Лерин отчим, пьянь безрукая, налепил её напополам с соседом, когда Лера ещё училась в школе. Зеркальная полочка с трогательным медвежонком и горшочком мёда. С потолка свисает лампочка Ильича на длинном шнуре, пол из точно таких же плиток, как на лестничной площадке.
Когда Лера вышла из ванной, мать спросила её, ставшее уже традиционным:
–Почему так долго? Издеваешься?
И Лера не обратила внимания, что у неё ещё со вчерашнего дня изменился голос.
И вдруг её мама расплакалась. Это было так же страшно, как в детстве, когда трёхлетняя Лера разлила спрятанный от скандальной бабушки под бельём в шифоньере, флакончик духов в узорчатой коробочке. Да, так жутко: мама плачет!
Анастасия Владимировна села в большой комнате за обеденный стол, купленный ровно двадцать лет тому назад, разделывать селёдку. Ловко вытянула все рёбрышки, сбрызнула, как слезами, уксусом. А Лера печально подумала: никому не нужна её селёдка.
–Меня Галька поздравила! – похвалилась мама. – И Надежда Васильевна. И я им похвасталась, что мне на один воробьиный скок стало лучше!
После смерти мужа, а случилось это четыре с половиной года тому