– Самому не приходилось. Открыто такими вещами никто не занимался, тем более на виду у соседей, – ответил старик, опустив глаза. Он поднял ветку, лежащую у костра, с грустным видом поднес к огню и держал, пока та не начала тлеть. – Во время голодомора я потерял четырех внуков. Да, голодомора – так мы называем эти страшные времена. – В его мокрых от слез глазах отражались языки пламени. – А лакеи коммунистов прибивали к стенам и телеграфным столбам плакаты, на которых было написано, что есть детей – это варварство.
– А из-за чего начался голод?
– Да никакого голода не было, – ответил старый крестьянин, и в его хриплом голосе послышались нотки отвращения. – Это делалось преднамеренно[12]. Мы сопротивлялись коллективизации. Доходило до того, что некоторых заставляли собственноручно рыть себе могилы и тут же расстреливали. Они забрали у нас инвентарь и весь урожай. Не было никаких сил смотреть на то, как голодают наши люди: лица матерей почернели, детишки исхудали, их кости сделались тонкими, как барабанные палочки. Я ненавижу Сталина, и пусть Бог услышит мои слова!
Теперь, чувствуя себя скорее освободителем, нежели завоевателем, я был убежден, что наше присутствие в этой части света целиком и полностью оправдано. Я ведь собственными ушами слышал, что рассказывали люди о сталинской жестокости. И решил, что, описывая большевизм, Гитлер нисколько не преувеличивал – или, по крайней мере, так мне казалось в то время…
Мрачное молчание нарушил веселый голос унтершарфюрера:
– Друг мой, теперь здесь мы, и вам больше не стоит беспокоиться о Сталине.
И звучным голосом он запел: «На лугу цветочек маленький расцвел…» – фрагмент из известного нацистского марша «Эрика».
Пение помогло немного смягчить воцарившуюся атмосферу отчаяния. За первой песней последовали другие, как на немецком, так и на украинском языках. Все собравшиеся возле костра наслаждались веселой компанией до тех пор, пока не пришел унтерштурмфюрер (лейтенант войск СС) и не напомнил, что настало время отбоя. Мы умоляли его разрешить нам продолжить эту стихийную вечеринку.
– Нам ведь не повредит немного получше узнать местных жителей, – пробовал объяснить наш унтершарфюрер.
– Когда я подаю команду, – поднял голос унтерштурмфюрер, – то ожидаю немедленного повиновения – без колебаний и ненужных вопросов. Вы понимаете? Вы же солдат «Лейбштандарта»!
– Но, унтерштурмфюрер!.. – рискнул вмешаться кто-то из моих товарищей, но офицер сразу же перебил его:
– Еще одно слово, и каждый из вас предстанет перед военно-полевым судом СС.
С этими словами он круто развернулся и исчез в тени соседних деревьев.
А наш унтершарфюрер – сын фермера с румяным лицом – негромко, но так, чтобы все услышали, проговорил:
– Любитель правил и инструкций… А ладить с людьми так и не научился…
Вообще-то подобное буквоедство было редким явлением: другие командиры,