Я кивнул, хотя на самом деле меня не интересовал этот певец, мне просто хотелось вновь увидеть девушку с печальным выбеленным лицом, казалось, всегда готовым к пантомиме.
Парень будто угадал мои мысли.
– Что, нравится тебе Хлоя?
– Она привлекает внимание, – обтекаемо выразился я.
– Да, к ней всех тянет, – грустно улыбнулся парень.
Возможно, он и не был таким неприятным, каким показался мне сначала.
Тут Марс покачнулся, схватившись за грудь.
– Эй, что с тобой? – наклонился я к нему.
– Да так, ничего, надо меньше пить. Ладно, мне скоро пора выступать, – сказал Марс, и я вновь отправился в зал.
Народу уже собралось порядочно, сидячих мест не осталось, очень многие устроились под сценой прямо на пол. Я прислонился к стене. Минут через десять публика начала выказывать признаки нетерпения, свистя, улюлюкая и топая ногами. При особенно энергичных движениях рассохшиеся паркетные доски взмывали вверх, что неизменно вызывало приступы хохота.
Наконец раздалась печальная струнная мелодия. Первыми на сцене появились девушки, которых мы застали за подготовкой в гримерной. В белых пышных юбках, украшенных чёрными перьями, они сделали несколько пируэтов, затем взялись за руки, кружась. Золотым язычком пламени в их хоровод ворвалась чёрноволосая девушка, и они окружили ее, как бы стараясь прикоснуться и не смея, а затем подняли на руки и вознесли вверх. Музыка стала более тревожной, и стайка прекрасных танцовщиц разбежалась, словно страшась чего-то.
И вот пружинящей походкой на сцену вышел Трикстер. Полог за его спиной поднялся, там стояла барабанная установка, место за которой занял Марс. Трикстер же держал в руках большую многоствольную флейту, это она звучала за сценой.
Публика, откровенно скучавшая при балетном выступлении, оживилась и заулюлюкала. Они явно пришли сюда именно за этим. Музыка Трикстера напомнила мне записи со старых родительских кассет. С написанными от руки на бумаге названиями групп вместо обложек, они были артефактами невероятной эпохи – когда нашим родителям было столько, сколько нам. Я, стоя среди покачивающейся в такт музыке толпы, чувствовал все то же полудозволенное наслаждение, которое мы ощущали, ставя эти кассеты, грозившие вот-вот рассыпаться в немой прах. Подростки стали прыгать, вскидывать вверх сложенные в «козу» руки и подпевать. Мне удалось разобрать только фразу «мертвый лотос».
Ликование публики, агрессию музыки и ее ритм, такой сильный, что отдается у тебя в груди, мешая ритму сердца или смешиваясь с ним, я ощущал в десятикратном размере. Я внезапно понял, насколько они, нарочно натыкающиеся друг на друга, бьющие плечом и сбивающие друг друга с ног, пьяные и веселые, неистово целующиеся – младше меня, и впервые, наверно, почувствовал, что я уже не так юн. Ведь обычно это я был мальчишкой среди грузных пекарей и огромных женщин за прилавком. Здесь же почти все были подростками, пусть и некоторые из них – густо и старательно накрашенные рослые девицы и парни в цепочках