Вот почему я не принимаю никаких угощений. Не ем и не пью с мужчинами. Ну, а тело – тело для меня ничего особенного не представляет. Я его не чувствую.
Пароходик еще кричал. Два силуэта погасли и слились с ночной синевой.
Знакомство с импрессионистами
Было около десяти часов утра, когда мы вышли из кафе «Египет» на улицу, где свирепствовала парижская зима.
Холодный, сырой ветер стегнул по глазам. Над крышами приунывших домов быстро неслись тяжелые темно-серые тучи. Пахло снегом.
Мы надвинули шляпы на лоб, подняли воротники и, сгибаясь от ветра, скорым шагом направились в Люксембургский музей.
– Какая непоэтичная зима в вашем Париже, – сказал я.
– Да, – отвечал Федер. – Не русская романтичная зима! Но в парижской есть свои прелести. Разве движение людей и мокрых фиакров по заснеженной улице – плохой мотив? Моне и Писсарро зимний Париж передавали с суровой красотой. Возьми Нотр-Дам, когда он покрыт снегом! Поживешь несколько лет и поймешь красоту серого колорита. Поэт Волошин сказал, что символом Парижа является серая роза.
Когда мы подошли к Люксембургскому музею, Париж побелел. Тяжелыми влажными хлопьями падал снег.
– Через час-два его уже не будет, – с грустью сказал Мещанинов. – Останутся тучи и лужи.
Поглядев на моих милых гидов, я вспомнил сценку из елисаветградского свадебного быта – проводы сватами жениха и невесты. Я – жених, очаровательная «Олимпия» – невеста, мои добрейшие друзья Мещанинов и Федер – сваты.
Мы в музее.
Счистили с себя мокрый снег. Пальто и шляпы сдали сонному гардеробщику.
– И охота вам в такую погоду шляться по музеям! Сидели бы в кафе, – проворчал он.
Мигнув в мою сторону, Федер ему сухо ответил:
– Завтра этот молодой американец уезжает в Нью-Йорк.
– Понятно, – сказал гардеробщик.
Мы в залах импрессионистов.
Заговорил наш прославленный гид, искусствовед и оратор – Мещанинов.
– Ты, Амшей, обрати внимание на Мане, Дега, Ренуара и Сезанна. Если их изучишь, ты будешь знать импрессионистскую живопись. Франция ими гордится. И справедливо. Все – великие, и все – разные. У каждого своя композиция, свой колорит и свой рисунок.
Он меня подвел к картине Ренуара «Девушка, читающая книгу». Искусствоведы и художники считают эту работу шедевром.
Я прилип к Ренуару – лучшему колористу современной французской живописи. Впечатление от «Девушки, читающей книгу» было такое, будто это не живопись, а музыка в красках.
Долго я восхищался ренуаровским творчеством.
Потом мой милый гид потащил меня к Сезанну.
– Сезанн, – сказал он с большим жаром, – это великий новатор. Он