© Александра Нюренберг, 2018
© Stefan Keller (kellepics), дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4490-5540-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Отражение
– Очень странно.
В зеркале отражалось лицо – русый вихор над крутым лбом, светлые простодушные глаза, грубоватый очерк скул со впадинками под ними, широковатый нос, вроде львиного, полуоткрытый от усердия рот недурного рисунка (такой ещё называют купидоновым луком) и упрямый, торчком подбородок. Рот был полуоткрыт, потому что совершалась мистерия, в просторечии называемая бритьём, что подтверждали и клочки пены на подбородке.
Он развернул зеркало – в обзор вплыл белый подворотничок расстёгнутой гимнастёрки и затем синий с золотом погон.
Восклицание вырвалось у него помимо воли. На секунду лётчику помстилось, что он видит совсем другое – он даже оглянулся… Но разве кто-то мог быть здесь, в заброшенном саду, среди августовских усталых деревьев. Из-за паутины и узеньких дорожек, вытоптанных ежами в лунно-жёлтой, выцветшей траве, сад косил под призрака и в то же время казался до жути живым, как одно целостное существо со своими мыслишками и воспоминаниями.
Тазик с мыльной пеной на крыле маленького самолёта выглядел очень уместно, хотя и немного комически.
Нет, нет. Никто сюда не приглашён. Чутьё умного офицера, наивного хитрована, натренированное годами съеденной войной молодости, не подвело бы его ни в коем разе. Выбранное им место уединения отвечало всем требованиям по части тишины и пейзажа. В самый раз, чтобы, как следует, побриться.
Тишина, правда, добирала здесь до степени чрезмерной. Струилась подобно ручейку, который за скалой превратится в изрядную реку, и растекалась между расставленными для построения «на первый-третий» тонкими стволами.
Вернее, стволы напоминали шеи подземных обитателей, вылезающих из засыпанных жёлтым и красным лесного танцпола. Тут и привидению негде было бы обрести покой.
Холодные чужие глаза, знаете ли, никак не могли отразиться в круглом зеркале армейского, многоразового образца, (не подлежащем уничтожению), по той причине, что в саду никого не было, кроме лётчика и его самолёта. Сломанное дерево, чья вершина покоилась в заросшем тиной прудике, уже умерло. Леди покинула его вовремя и переселилась за Стену, да и не отражаются они в армейских зеркалах. Небо, низкое и тусклое, собралось в кольце погнутой парковой ограды, у которой такой вид, будто это ограда мира… пустынное, словом, хотя и неглупое местечко.
Но он был так молод и, как я уже сказала, прост душой, что не стал об этом думать. К слову, в своём душевном здравии он и не собирался сомневаться. Очень был уверен в себе лётчик.
Вспомнилась эта околесина ему много позже, и при других, к лирике не располагающих обстоятельствах. Происшествие осталось в памяти картинкой, тревожной и забавной. Особенно запомнилось странное выражение в холодных ясных глазах, заглянувших в его собственные. Это было удивление.
Ровно в 11, в небе
И древний текст был найден, и был прочтён до чрезвычайности въедливо круглыми проницательными глазами. Кошачий зрачок пульсировал в них, но это не была кошка. Нет, котом он не был, хотя этих животных не раз обвиняли в близости к нему. Чечевичные зрачки, пульсирующие мерно, двигались по строчкам от первой, похожей на полуобрушенный замок на холмах к последней, где замок отстроили и над ним дразнился язык штандарта. Потом пронзительный взгляд вновь скользнул к началу.
И был прочтён древний текст, и были внесены в него изменения.
Овальное зеркало, способное отразить в натуральную величину большую куклу, не тускнело, распростёртая рукопись трепетала в его млечной голубизне. Строчки букв выстроились ровно, с отступом на абзацах.
Он протянул руку к зеркалу. Это была всем рукам рука – с гибкими пальцами в пегой густой шерсти. Пальцы с длинными твёрдыми ногтями погрузились в тусклое зарево овального зеркала.
И буквы потеснились, и два древних знака отшатнулись друг от друга, и расступились, и дрожали от негодования. Там, где расчистилось пустое место, под ногтем появились какие-то потёки, точки, и два знака, известных с очень давних времён, оказались разделёнными.
И новый знак был неведом и чужд старой рукописи, и я не знала его.
Он отдёрнул руку.
Рукопись в зеркале, свернувшись свитком, исчезла среди многих, ей подобных, сложенных грудой. Овал зеркала показывал их, как нечёткое отражение в пруду – слабо освещённым изнутри.
Он протянул свою лапу к зеркалу, но прямо под когтями потекла надпись на руническом алфавите Вселенной, преобразованном из… ну, одного из языков, который несколько упростили для этой благородной цели.
Господин, желать ли Твоя сохранить внесённые
бесценные изменения?
Он уставился на чуть приплясывающие буквы с недоумением.