хватило даже на большак,
слюдою высветлила воды,
крахмаля обступивший мрак.
Но, миновав седой рассвет,
растаяла степенно вата
и в полдень стали торовато
ручьи сплавлять её в кювет.
Сплошной голяк, – заметил к ночи,
морозец, протирая очи,
и не припомнивши примет,
воскликнул: совершенства нет!
Но варежку не разевать
решил, чего б там ни случилось,
стал лужицы лакировать
и это, с блеском получилось!
Жаль, совершенства в мире нет…
Что-то тлело
Ночью небо грохнулось на крыши,
заискрила молниями тьма,
грохот был на всю округу слышен,
сразу воцарилась кутерьма.
Многие метались угорело
от окон до двери: Бог спаси.
В стороне востока что-то тлело,
продвигаясь в сторону Руси.
Брода нет
Брода нет
там, где не бродит
ни вино, ни пешеход,
но щемящий свет исходит
из непознанных ворот.
Там огонь неопалимый,
там сиянье медных труб…
реют души нам незримо,
только облачно из губ
и ознобно, отчего-то,
где туннельный переход,
в миг ухода от колготы,
у непознанных ворот.
Всем, кто выжил
Зло бессмертно или нет?
Жизнь всегда для зла дилемма?
Вечен ли он, этот свет,
или тот, и в чём проблема?
Если выбор есть, то где,
или кто за нас решает?
Вилы пишут по воде,
сомневаться разрешая,
в миг прочтения письма,
всем, кто выжил из ума.
В необъятные дни осенние
Катит жизнь, как по жиже, трудно,
ощущение предпростудно.
Сердце бьётся, но бьётся пташкой,
словно спутано под рубашкой.
Никого кругом во спасение
в необъятные дни осенние,
будто необитаем остров.
Кто-то сердце рвёт клювом острым…
Время ангелам помолиться,
от молитвы светлеют лица,
и повозки по скользкой жиже
подплывают к судьбе поближе.
Ой, судьба, остуди мне ладошкой лоб,
погоди отправляться по миру.
Всё серьёзное – понарошку чтоб,
клоунадою, первым номером.
Ещё живой
Когда на видео узрел
себя, со стороны, то понял,
что безвозвратно постарел,
но, слава Господу, не помер.
А понял как, что был живой? —
Нимб не сиял над головой.
Голгофа
Предновогодних пожеланий вёрсты
уводят вдаль и скоро приведут
туда, где во Христе все братья, сёстры,
и где меня, заблудшего, не ждут.
Заметив, что мой взгляд голубоокий,
как у Христа, а я – не здешних мест,
повесят