«Оденься наконец!»
Пока я прикладывала лопух к разным местам, не зная, что в данном случае означает «оденься», Гризельда продолжала:
«Все исчезает, все уходят, вот и русалок только две осталось, и ты их не бойся, а раньше река ими кишмя кишела и было все иначе. Вот я тебе расскажу…»
Я представила себе этот густой рыбный суп и застыла с лопухом в руке, готовая покорно слушать.
«В старые времена водились в реке Боде русалки. Столько их расплодилось, что под вечер к реке лучше и не выходить было: сидят на прибрежных ивах, волосы золотые гребнями перламутровыми чешут, а человека завидят, так засмеют, защекочут и в воду утащат. Нраву эти красавицы были жестокого. Им человека погубить одна забава. Каждый год на Троицу приносил им народ из окрестных деревень, да даже и из самого Кведлинбурга, жертвы. Кидали в воду кур, собачек, кошечек, потому как знали: не сделать этого, так водяные духи за детьми охотиться будут. Чуть не углядишь, потонут. И вот рыбак один наловил как-то форелек в реке. Было это у того амбара с сеном, что между Тале и Трезебургом, там клев хороший. Припозднился он, домой шел уж затемно. Вдруг слышит, из мешка с рыбой голос: „Выпусти меня!“ Померещилось, думает, идет спокойно дальше. Дошел он до того места, где высокие скалы с обеих сторон реку сжимают, „Ворота“ называется, опять голос слышит: „Выпусти меня!“ Ему жутковато стало, но идет дальше, сам себя уговаривает, что быть такого не может, чтобы рыбы в мешке разговаривали. Но уж как третий раз крикнул голос: „Выпусти меня сейчас же!“, и маленький кулачок ему через мешок в спину стукнул, остановился рыбак, развязал мешок, посветил туда фонариком. А там! Среди форелек русалочка маленькая. Волосики что лунные блики в воде, глазки зеленые будто мокрая трава, и хвостик чешуей серебрится! На шее бусики из речного жемчуга, а в руках куколка, свитая из водорослей. Одно слово, дите! Ошалел рыбак от такой картины, взял да выплеснул от греха подальше весь мешок в реку, форелек вместе с русалочкой, и деру дал. Дома уже подумал, рыбок-то оставить надо было. Рыбки же не просились, мол, выпусти. Потом пивка себе налил, задумался, как принес бы он ту русалочку на графский двор: „Ваша милость, не желаете ли взглянуть на диковину?“, и как бы граф его наградил за такой подарок дорогим перстнем, а лучше тугим кошельком. А то ведь и продать можно было. Задорого бы красотка-русалочка пошла. Да только где она? Небось со своими всю ночь хвостом по лунной дорожке плещет. Эх ты, испугался нечисти, упустил богатство свое! Выпил еще пива и пошел спать. Когда же на Троицу пришли люди к реке и с поклонами жертвы стали кидать, не взяли их водяные духи. Всех кур и петушков волна подняла и на берег выложила. Те только отряхнулись. Подобрал народ птицу, пересчитал, да, все на месте, подивился, не знали что и думать. До прояснения причин на всякий случай решили речным духам даров больше не носить. И не носили. Но с той поры ни один ребенок в Боде не утонул.»
«Кстати,