Второй боец стал забрасывать гранатами основную группу, спешащую на помощь своим.
Оба поляка героически пали, но преследование выдохлось. Бандеровцев за спиной осталась жалкая кучка.
К рассвету беженцы вышли из леса, изнуренные, со сбитыми ногами, но все живые. Люди брели через поле. Колонна снова растягивалась. Взрослые несли на руках детей. Партизаны покрикивали, призывали поспешить. Нельзя топтаться на юру. Впереди развилка. Надо быстро ее пересечь, а там еще минут пятнадцать до леса.
Люди сбились в плотную массу, прежде чем перейти дорогу. Если бы они прошли еще немного, то обнаружили бы грузовики в лощине и ухмыляющихся пулеметчиков, ждущих приказа открыть огонь. Никто не чувствовал подвоха.
Пулеметчики в упор ударили по ошеломленной толпе. Люди схлынули с дороги. На обочине осталось не меньше десятка тел. Толпа распалась, народ пустился наутек, но тут не было ни одного укрытия. Женщины инстинктивно прикрывали собой детей.
Пулеметчики палили без передышки. Стволы раскалились, пылали жаром.
Партизаны Стаднюка ругались, падали в траву, передергивали затворы, били наобум, но вряд ли кого-то зацепили. Укрыться можно было только за трупами, но и это не спасало.
Стаднюк высаживал патроны из трофейного «Парабеллума», скрипел зубами, видя, как гибнут вокруг люди. Поднимать в атаку было уже некого. Пули взбили фонтаны рядом с его носом. Он отшатнулся, куда-то покатился. Совсем рядом взорвалась граната.
На поле творилось что-то дикое. Живых оставалось все меньше. Несколько десятков человек устремились обратно к лесу. Пули выщелкивали людей из бегущей толпы, как семечки из подсолнуха. Эта затея изначально была плохой. Невозможно одолеть под огнем открытое пространство. Беглецов становилось все меньше. Скоро полегли все. Около тридцати партизан, не меньше сотни мирных поляков – все лежали в поле, никто не ушел.
Ветер гнал от обочины к лесу клубы пороховой гари. Пулеметчики наконец-то передохнули, на всякий случай поменяли ленты.
Бандеровцы начинали шевелиться, перебрасывались шутками, закуривали. Несколько человек с автоматами наперевес побрели в поле.
Горбацевич тоже покинул укрытие, сунул в зубы вонючую немецкую сигарету. Он давно подметил, что запах этого мерзкого эрзац-табака слегка умаляет вонь мертвечины. Назар снял пистолет с предохранителя, прогуливался среди мертвых, добил пулей в голову какую-то живучую старуху.
Потом он заметил еще одно шевеление. Среди живописно разбросанных тел лежал светловолосый польский офицер. Мундир с оторванными знаками отличия был измазан кровью. Он тяжело дышал, дрожали пальцы.
Офицер обнаружил внимание к своей персоне, перевалился на бок, потянулся к винтовке, лежащей неподалеку. Сомнительно, что она могла стрелять – земля забила ствол и затвор. Но человек старался, тянулся к оружию как к спасительной соломинке.
Горбацевич с усмешкой наблюдал