Еще раз про Ивана-царевича
…Кащей бился в агонии у ног Ивана-царевича, а он все теребил и теребил иголку, не решаясь ни задать мучавший его вопрос, потому что страшился услышать ответ, который лишил бы смысла большую часть его жизни, ни выкинуть эту проклятую занозу из головы навсегда…
Ему уже за сорок, а его любимая, его желанная лапушка, стоящая в углу, не постарела ни на день… Иван снова, в несчетный уже раз, вспомнил ту страшную ночь – («Боже мой, мне тогда было всего семнадцать!») – в ноздри снова ударил запах горелой кожи, под ногами захрустело стекло, выбитое вихрем, в ушах зазвучал крик: «Что же ты наделал?! Ищи меня теперь за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кащея Бессмертного!»
Тогда-то и начались его многолетние странствования; а сегодня, в мрачном замке, на черном полу которого корчится его хозяин, им должен прийти конец…
…Двадцать второе, или около того, государство раскинулось оливковыми рощами и виноградниками под синим-синим небом, к синему-синему морю стайками сбегали белоснежные домики, на холмах высились великолепные колоннады храмов чужих богов. Иван спешился у маленького постоялого двора, вывеска на котором гласила «Πυγμαλίων και Γαλάτεια»1, где его встретил высокий старик и отвел в маленький дворик, увитый виноградом. «Меня зовут Пигмалион» – представился он, ставя на стол чашу холодного терпкого белого вина. «Иван» – ответил царевич. «Добро пожаловать, Иоаннис, чувствуй себя, как дома»
В центре дворика стояла небольшая статуя, закрытая покрывалом. «Γαλάτεια» – прочитал Иван-царевич на постаменте. «Это Ваша жена?» – «Была» – кратко ответил старик. «Она умерла?» – «В некотором роде…» Иван не понял, как такое может быть, смутился и забормотал слова извинения…
– А ты куда путь держишь? – спросил Пигмалион, и Иван рассказал ему все – и о блажи отца, и о стреле, улетевшей на болото, о лягушке, подобравшей стрелу, и о том, как решил он пошутить над отцом и положил лягушку в карман, о гневе царя, о том, как тащили его на свадьбу шестеро стрельцов, о испытаниях, которые устроил отец для невесток, о том злосчастном пире, на котором ему хотелось только одного: напиться до беспамятства, чтобы не слышать насмешек – и это ему почти удалось; и о невозможной, сводящей с ума красоте той, которая назвалась его женой…
– А потом я встал воды принести, на полу шкурку увидел лягушечью, и ее сжег. Я хотел как лучше, а ее Кащей Бессмертный унес… – закончил свою повесть Иван-царевич.
– Знаешь, сынок, – задумчиво сказал Пигмалион, – а ты не задумывался о том, что, возможно, этот ваш Кащей оказал тебе услугу?
– Да Вы что? – вскинулся Иван, но старик примирительно положил руку ему на плечо.
– Я расскажу тебе свою историю, и ты многое поймешь…
Как всем тут известно, когда-то я сделал статую из слоновой кости… Статуя была столь прекрасна, а я столь молод и глуп, что