Как известно, в тихом омуте черти водятся. Ульянов вздумал тряхнуть стариной и на улице, еще до начала уроков, подстрелил из рогатки Василия Ивановича. Занятия, опасаясь мести физкультурника, прогулял. Бронштейн, выходя из класса, молча положил на стол перед Надеждой Константиновной запечатанный конверт. На конверте корявым почерком, но разборчиво было выведено «От Ильича».
– Опять двадцать пять! Когда это кончится? – застонала Надежда.
– Когда-нибудь, – неопределенно ответил Лева. – Меня попросили – я передал.
– Я тоже хочу тебя попросить.
– Извините, Надежда Константиновна, идет вторая минута перемены.
– Лева!
– Если вам не терпится пообщаться с моим отцом, могу дать домашний телефон. Забивайте стрелку сами. Ему даже приятно будет. Мама в санатории.
– При чем здесь мама?
– При том самом, – томно прищурил глаз циничный Бронштейн. – И Ульянов от ревности дара речи лишится и прекратит вас своими посланиями бомбардировать.
– Послушай, Лева, я вовсе не собиралась беседовать с твоим отцом.
– Мне показалось?
– Показалось. И вот что. Открой, пожалуйста, конверт.
– Он не мне адресован.
– Здесь не написано, кому он адресован.
– Подразумевается. Написано: «От Ильича». Вы – Надежда Константиновна. История подсказывает…
– Ах, история? Ну, тогда ты сам почти что Троцкий! Конверт вскроешь? Читай вслух.
– Завтра было бы поздно. Точка. Думаю о вас постоянно. Точка. И подпись: Ленин. Всё.
– Пойми, твой друг просто-напросто издевается надо мной, используя нелепое созвучие имен. Вместо того, чтобы по напутствию лица, с которым он себя идентифицирует, «учиться, учиться и учиться», он издевается, издевается и издевается. В какое дурацкое положение он меня ставит и, главное, за что?
– Все они, Ильичи, сволочи лысые.
– Лева!.. Ты бы что ли поговорил с ним, вы все-таки друзья, одна джаз-банда, можно сказать.
– Банда-то, мы банда, – согласился Лева, – но, к сожалению, с некоторых пор не джаз, в стенах школы во всяком случае. Когда нас разогнали,