– Ма, – вдруг опомнился я.
– Что, дорогой? – не глядя на меня, ответила мать и закрыла окно, чтобы заливавшаяся во дворе сигнализация не мешала нашему разговору.
Сформулировав про себя то, что созревало в моей голове уже несколько часов, я осторожно произнес:
– Я понял, что хочу быть юристом.
– А что случилось? – уточнила мама, как ни в чем не бывало, стараясь не выдавать настороженности.
– Думаю, это мое призвание… – поделился я и в тот момент действительно в это поверил.
– Что ж, – она облегченно вздохнула и, снисходительно улыбнувшись, ответила, – почему бы и нет.
Все решилось на другой день. Роль ментора в кампании моего поступления играл один славный профессор, друг семьи. Мама позвонила ему и сообщила, что Марик нашел в себе новое призвание и теперь жаждет стать юристом, а она, как родительница, готова этому способствовать. Собственно, так я и не стал журналистом. Впрочем, уверен, профессия не много от этого потеряла.
В МГУ же я оказался лишь год спустя. Последующие осень, зима и весна стали для меня сущим адом без друзей и свободного времени – я впахивал как раб на галере, занимаясь с репетиторами по истории, обществознанию, английскому и литературе. Меня дрючили, как шлюху в кабине грузовика, так, что к маю 2003-го я уже и не помнил о существовании этой Маши или как там ее звали.
3
С Муслимом мы познакомились в июне 2003 за пару дней до первого вступительного экзамена на юрфак, во время консультации по литературе, проходившей в Первом Гуманитарном корпусе МГУ – или, проще говоря, на гуме. Я и мой кореш Изя, шарообразный горский еврей в джинсовой куртке, которую сам он называл почему-то жилеткой, скучали на последнем ряду поточной аудитории, когда, распахнув видавшую виды дверь из потрескавшегося ДСП, с большим опозданием вошел бледный худющий абрек с невиданным доселе гонором и тяжелым взглядом. На нем была вызывающе неприталенная рубашка, модного, за пару лет до того, синего цвета, неприглядные узкие джинсы и немыслимые туфли с острыми носами, длиной стремящимися к бесконечности. В водворившейся тишине он, гулко цокая каблуками о вздутый почерневший паркет, поднялся на самый верх и уселся рядом с нами на одно из откидных сидений с разодранной дерматиновой обшивкой и торчавшими из него обрывками рыжего поролона. Консультация возобновилась. Мы с Изей были отрезаны от выхода и, молча глядя на лектора, просидели до самого конца. Когда вопросы абитуриентов иссякли, а вещавший с кафедры профессор пожелал всем удачи и удалился, Муслим повернулся к нам и произнес сакральное:
– Салам алейкум, пацаны.
Это был первый в моей жизни салам алейкум, положивший начало целой плеяде последующих – тех, что мне еще только предстояло услышать и произнести. Веха своего рода – почти как девственность потерять.
Собрав пожитки, мы