Нагло прошёл с посудой по вестибюлю мимо Кучиной-Сплетни. С папкой под мышкой. Как, по меньшей мере, с документально оформленным стеклянным изобретеньем в сетке. Вахтёрша вскочила, тянулась, подпрыгивала, порывалась с вахтовым столиком бежать, как с колодой.
Перед винным ожидающая толпа являла собой какое-то разноплемённое, вынужденное братство. Что-то вроде общества слепых. Или глухонемых. Были тут и рабочие в утренних хладных спецовках, и очкастые работники умственного труда, и полнокровные братишки-ветераны, с распахнутыми грудями, как с розовыми кабанчиками (ничего их не берет, чертяг!), и даже несколько славных тружеников подмосковных полей, огруженных мешками. Серов внедрился в братство. С папкой под мышкой и бутылками. Интеллигент. Очков, правда, не было. Ровно в десять начался штурм. Серов вздёргивал бутылки в сетке вверх, как льготы. Бутылки звякали, стукали по головам. «Куда лезешь! Не принимают!» – «Примут», – с оптимизмом висельника хрипел Серов.
Курил возле подземного перехода, освободившись от бутылок. По огрызку лестницы на гаишном щитке вниз скандыбывал пешеход-инвалид. С обтяпанными ступнями ног и кистями рук. Весь перебинтованный. Дисциплинированный уже, поумневший. Чувствуя какое-то шкодное родство с ним (добегался через дорогу! допрыгался, гад!), Серов подхихикивал. Ударялся смехом. Но тут же честно выказывал глаза пешеходам натуральным. И вновь сворачивался от смеха, едва глянув на кореша на щитке. Спускаясь по пути фантома вниз (как бы вместе с ним), от смеха выронил дерматиновую свою папку, которая шмякнулась на ступеньки. И лежала. Сродни чёрной плюхе. Подхватил, ловко понес, приручая.
Вот говорят: нельзя ступить в одну реку дважды… Да ерунда! А если река давно стоялая? Болото? Можно всю жизнь в нём толочься. Не вылезая никуда. И толчемся. А тут – нельзя. Чушь собачья! Кто бы мог такое сказать, Лёша? Серов не поспевал за горячечными своими мыслями, за своими монологами, обращаемыми то к Новосёлову, то к Дылдову. Быстро, но как-то несобранно, нараскоряку шёл по подземному туннелю метро. Как по гигантскому колумбарию. С закудрявленными светильниками. «Да друг твой! Зенов! Бичара! Хахаха!» Ударялся о встречных. Трепыхался с обязательностью боксёрской грушки: пардон! пардон! Иногда увиливал, уходил. Нырками. Вправо, влево. Снова нарывался, весь сотрясаясь. «Знаешь, кого он мне напоминает? Не кого, вернее, а – что? «Изобретение признанное самым сложным и абсолютно бесполезным!» Так комментатор объявил. Хах-хах-хах! По телевизору показывали. Года два назад. В Америке один гражданин изобрёл, потом сделал, собрал своими руками машину