– Я, разумеется, участвовал в лагерном Сопротивлении… – уверенно сказал врач, – выхаживал людей, после пыток, помогал тем, кто собирался бежать… – Кардозо, якобы, отказался трудиться на немцев:
– В госпитале я бы имел доступ к лекарствам, но я не мог пойти на компромисс. Мне дорога честь ученого… – Наум Исаакович не верил ни одному слову Кардозо, но спорить не стал:
– Какая разница? Он нужен для работы. Пусть врет. То есть он свои слова правдой считает. Так легче жить, конечно… – Эйтингон взял с собой товарища Яшу, из-за его безукоризненного польского языка, отличного идиш, и яркой, еврейской внешности. Номер Серебрянскому набивать не стали:
– Не во всех лагерях такое делали, – заметил Эйтингон, – а тебе потом придется татуировку сводить. И вообще, ты не сидел в лагере, ты воевал в партизанском отряде… – изучая материалы по Требницу, Эйтингон обрадовался:
– Очень хорошо, что в городке жило польское большинство… – с началом войны, немцы выселили коренное славянское население новых рейхсгау на восток:
– Поляки начнут возвращаться в родной город… – хохотнул Эйтингон, – и евреи тоже. После чего появимся мы, и устроим небольшой спектакль… – он пощелкал сильными пальцами, – с тобой в главной роли… – товарищ Яша хмыкнул: «Немцы бы тоже купили провокацию».
Эйтингон выпятил нижнюю губу:
– Яша, немцы не устроят погром без директивы от начальства, в трех экземплярах, с печатями… – он расхохотался:
– Будь то приказ Геббельса или товарища Вальтера Ульбрихта… – Ульбрихта, с другими немецкими коммунистами, привезли в Берлин, для создания будущей, социалистической Германии:
– Тем более, здешние немцы собственной тени боятся… – Эйтингон перевернул страницу досье. Он не сказал профессору Кардозо, что его дочь жива:
– Шахтеры три года прятали девчонку, наследницу Мон-Сен-Мартена. Нет, надо молчать… – решил Наум Исаакович, – профессор еще сбежать захочет, после таких новостей. Не к дочери, а к опекунству, над шахтами и сталелитейными заводами. У де ла Марков больше не осталось потомков… – по сведениям, присланным Пауком, о девочке заботился некто Монах, бывший партизан:
– Доктор Эмиль Гольдберг, – внутри поселилась тоскливая боль, – он женился, недавно… – Эйтингон знал и имя жены доктора Гольдберга. Убрав досье в портфель, удостоверившись, что Яша не видит его, в зеркальце, Эйтингон быстро открыл книгу. Он взял в поездку «Джен Эйр».
– Высокая, прекрасно сложенная, покатые плечи, грациозная шея, смуглая чистая кожа, благородные черты, глаза большие и темные, блестящие, как ее бриллианты… – бывшая мадам Тетанже сверкала обнаженной спиной, уходящей к стройной пояснице. Девушка немного отвернулась от фотографа, в длинных пальцах дымилась сигарета, в серебряном мундштуке:
– Мадам Клод Тетанже,