Лада наступала:
– Но вы верите, что любовь есть, и она движет людьми?
– Возможно, – Родион беспомощно развел руками.
– Ах, какой вы несговорчивый! Конечно, сегодняшние проявления чувств весьма далеки от идеалов наших предков. Тогда любили…, как бы точнее выразиться: светлее, чище. Любовь – это два человека, ставшие единым целым, это их мир, который ничто не способно разрушить. Вы помните декабристов? Помните жен и невест, которые отринули все: богатство, покой, общество – и поехали к любимым в Сибирь. Или вы думаете, что это красивые легенды? Нет, Родион, это чистая правда.
Она открыла шкаф и вынула несколько папок, на лицевой стороне гость заметил царский герб.
– Я собрала много документов по своему роду, и среди них несколько писем прапрапредков, из девятнадцатого века. Они написаны не весьма разборчивым подчерком, потому я дам вам только те, что успела перепечатать на машинке. Уверяю вас, это не фантазии, это документы. Я разрешаю вам их прочесть.
Лада подала несколько листов и включила верхний свет.
– Читайте, а я приготовлю чай.
Бывакин начал читать и сразу захватили его тот дивный старый стиль и душевная, искренняя манера обращения и изложения событий, мыслей и чувств.
Письмо первое.
«Здравствуйте, дорогая моему сердце Екатерина Сергеевна, жена моя венчанная и друг до конца дней моих. Первое письмо разрешили мне власти тюремные отписать, и кому я его адресую, акромя Вас, родной и любимой. В первых строках сообщаю Вам, что страдания наши на этапе закончились сравнительно благополучно, но многие десятки несчастных не выдержали пешего перехода, особливо в зимних месяцах, когда за Уральским камнем холода и ветры такие, каких в Петербурге не бывает никогда.
Любезная Екатерина Сергеевна, тот адвокатишка, который взял с Вас сто рублей ассигнациями, так и не сделал ничего, больше того, он и не пытался сделать, чтобы хоть както облегчить мою и Вашу участь, укоротить срок каторги или даже добиться оправдания. Я в пересыльной тюрьме встретился со многими людьми, которые уголовное дело знают не хуже господина городского прокурора, они уверяли, что ретивый защитник мог бы мое дело кончить в нашу пользу, тогда бы и быть нам вместе, а теперь нельзя. Долгих пять лет – выдержите ли Вы сие испытание, ниспосланное нам Господом? Я уж не говорю о себе, ибо знаю, что все снесу, все переживу, только бы мне увидеть и обнять Вас, дорогая Екатерина Сергеевна.
В Екатеринбурге железная дорога окончилась, нас со станции завели в пересыльную тюрьму, разрешили постирать белье и отремонтировать одежду, у кого нужда. Потом сводили в баню. Конечно, голубушка, баня грязная, шайки сопрели, лавки гнилые и даже проламываются. Но была горячая вода, и какое блаженство после нескольких недель без мытья растереть свое тело своей же нательной рубашкой. Три дня нас держали, потом объявили, что будет пеший переход до Омска. Насколько я помню по карте, это более трехсот верст. Это уже апрель, снег сходит, солнце