Сестра Евангелина была дородной и представительной дамой. Что касается её характера, таких людей часто называют «неотшлифованными алмазами». Она родилась с большой семье в редингских трущобах в конце XIX века и выросла в чудовищной бедности. Первая мировая война дала ей шанс вырваться из замкнутого круга нищеты: в двенадцать лет сестра Евангелина бросила школу и устроилась на фабрику по производству печенья, а в пятнадцать перешла на военный завод. Оттуда девочка попала в военный госпиталь, где выучилась на медсестру и пережила единственный роман в своей жизни – впрочем, нам она об этом никогда не рассказывала. Впоследствии Евангелина вступила в орден Святого Раймонда Нонната и стала одной из монахинь-акушерок. Она проработала в Попларе тридцать лет – в том числе и во время бомбардировок Лондона. Местные обожали её за грубоватую прямоту, деловой подход и острый язык – разумеется, в стенах монастыря её лексикон резко менялся. С нами она зачастую держалась неприветливо и отстранённо, и рассмешить её было нелегко, но если уж вам это удавалось, то сестру Евангелину было не остановить. Её лицо, и без того красное и рябое, буквально багровело, и нос сиял на нём, точно маяк. Теперь же она ухватилась за каминную полку, чтобы удержать равновесие, достала гигантский платок и утёрла глаза и нос.
– Это ж надо, я аж штаны обмочила. Видели б вы себя со стороны! – И она вновь расхохоталась.
Сестра Евангелина не чуралась вульгарности. Самые простые функции организма неизменно веселили её. Впрочем, предрасположенность к туалетному юмору она демонстрировала только в окружении своих пациентов-кокни, и вряд ли сёстры когда-либо видели её такой.
Шлёпнув себя по пышным бёдрам, она согнулась, задыхаясь от хохота. Синтия, встревожившись, постучала ей по спине. Вновь обретя дар речи, сестра Евангелина пропыхтела:
– Вы прямо как «Чёрно-белые менестрели»![13]
Юмор её не отличался тонкостью, и шутки, как правило, получались довольно грубыми, но эта мысль привела её в восторг, и она несколько раз повторила:
– Чёрно-белые акушерки!.. Что ж такое у меня опять! Надо будет одолжить у вас полотенце перед уходом.
К этому моменту дети уже сбежались в комнату, заслышав шум. Они перепугались, когда бабушка вдруг прибежала к ним, вся чёрная от сажи, и потребовала принести воду, мыло и полотенце. Вслед за этим последовал торопливый разговор, из которого они ничего не поняли, после чего отец побежал к телефонному автомату. Когда в дом ворвалась огромная рассерженная медсестра и с ворчанием затопала на второй этаж, они спрятались за диваном – всё это было очень пугающе. Но вскоре раздались раскаты хохота, и дети поспешили узнать, что происходит.
Ввалившись в комнату, они застыли, пытаясь понять, что к чему, и явно не веря, что взрослые могут натворить подобное. Всё вокруг было чёрным. Все хохотали. Толстая монахиня, перемазанная сажей, раскачивалась на стуле, а лицо у неё было таким красным, что казалось, будто она вот-вот взорвётся. Посреди