– Поехали же, учитель, – кричал и махал ему Михеич.
Даже издали были заметны перемены,
произошедшие с ним за то короткое время, что они не виделись. Лицо разрумянилось, глаза блестели, бородёнка взъерошена, картуз набекрень. Было видно, что Михеич успел не только сдать зерно и покормить коня, но и позаботиться о себе.
Уложив чемодан, разровняв сено и накрыв дерюжкой, Михеич показал Михаилу, как расположиться поудобнее.
– Ну, с Богом – сказал он и, перекрестившись, тронул вожжи и добавил: – Ежели все пойдёт по-хорошему, мы засветло окажемся дома. Лошадь накормлена, напоена, она чувствует, что мы домой едем, её и погонять не надо.
Михеич всё-таки дважды лошадь стеганул, и та побежала рысью, задрав пыльный хвост. Михеич говорил преимущественно один, не требуя участия от Михаила, он просто радовался, что его слушают. Одна тема сменялась другой, и требовалось даже усилие, чтобы следить за нитью рассказа. Колхозные дела, сосед Степан, у которого жизнь никак не налаживалась, так как старший сын уехал зимой на заработки в город, а по весне не вернулся: не пожелал более жить в деревне. Михеич рассказал и о своём сыне, которого всё никак не удавалось женить, хотя хороших девок было навалом, например, дочь Степана Варя. Потом Михеич снова переключился на колхозные дела, похвалил толкового председателя колхоза, не дававшего лодырям спуску.
Михаил слушал-слушал, понимая, что всё это относится к его новой жизни, а малозначащие пока имена скоро заживут полнокровной жизнью. Со многими из этих людей, возможно, он встретится на собраниях в школе, на сходках, возможно, даже зайдёт к кому-то домой. Постепенно речь Михеича стала
напоминать невнятное бормотание, была труднопонимаема, наверное, действие средства, взбодрившего его поначалу, заканчивалось. Тишину сопровождало мерное постукивание колёс да цоканье копыт, иногда вспархивала из придорожных кустов испуганная птица. Перелески