Пинежские бывальщины. Сборник рассказов. Константин Викторович Рыбинский

хвостами от свирепых оводов, осторожно спустились к чёрной воде, принялись жадно, с фырканьем и плеском, пить. Люди молчали. Грубые, топором рубленые лица не выражали ничего, разве усталость, въевшуюся в кожу, как пороховая гарь. Уже четыре года они, что ни день, стреляли, рубили, кололи, резали и мучили других людей, а те пытались то же самое сотворить с ними. И конца этой кровавой бане не было.

      С угора над рекой уже видны были тёсаные пирамиды шатров церкви над Масленицей. Как давно он не видел их? Два, три года? Может быть, больше? Жизнь давно уже перестала мериться такими огромными шагами. День, ночь, сутки – дальше не загадывается, и вспоминать не хочется. Во всех временах – война и кровь. Яков сплюнул. С пятнадцатого года вся жизнь наперекосяк.

      Дав коню напиться, он сдавил коленями бока вороного, и тот вынес его на крутой берег.

      – Наволоками пойдём, – крикнул он. – Здесь шире.

      – Так ведь заметно порато! – возразил коренастый бородач, вытирая руки о штопаную гимнастёрку. Он спешился, чтобы умыться, и теперь смотрел снизу вверх.

      – Нам, Михалыч, бояться здесь нечего. Пускай нас опасаются. Ну, марш!

      Лёгкой рысью отряд пошёл по цветам заливных лугов.

      Наволоки тянутся вдоль Покшеньги на многие километры. В межсезонье обычно тихая река выходит из берегов, заливает их от леса до леса – потому деревья здесь не растут, только дикие травы. Когда большая вода уходит, а северное солнце начинает пригревать, наволоки покрываются цветами, чей медвяный дух смешивается в сладкий пьянящий купаж, настаивается в долине реки, разносится ветром. Бредёшь по такому лугу по пояс в траве, упадёшь крестом, отразишься глазами в синем небе без дна, да и забудешь обо всём.

      Летит земля под копытами, хлещет борщевиком лошадиные бока, гудит дробным топотом. Не успели надышаться приречным разнотравьем, а уж влетели по красной дороге мимо мёртвой церкви в притихшую деревню.

      Марья издалека приметила конную ватагу, топчущую наволоки. Поймала соседского мальчонку, велела обежать деревню, предупредить всех. Время стояло лихое, добра от проходимцев ждать не приходилось.

      Защитить себя деревня не могла: мужиков забрали нескончаемые войны, остались старики, бабы с детьми, да девки. Вот девок и прятали в первую очередь, потому что больше прятать было нечего: то Белые, то Красные забирали, походя, что приглянётся, а деревня оставалась, как сирота на вокзале.

      Никто не вышел встречать незваных гостей, не предложил отдохнуть с дороги, не вынес напиться. Те, кто не прятался в подлеске за околицей, молились под иконами.

      Пинежский край теперь прочно удерживали большевики, опасаться было нечего, но война ошибок не прощает, так что прежде чем расположиться на постой, пошуровали везде, убедились, что врага нет.