Сегодня, правда, отец не стал разбирать бумаги. Он положил их на колени. Найл заметил половину названия на верхней странице пачки, надпись черными чернилами слегка смазана, но отец не смотрел на документы. Он сердито уставился в потолок, точно эти листы как-то обидели его, и постукивал концом маркера по зубам.
Самое трудное, как уже знал Найл, это ожидание. Сейчас 14.27, почти полчаса прошло после назначенного им времени. Приемная залита солнечным светом, и жара в ней кажется одурительной[32], она размягчает пластиковые стулья, нагревает стопки журналов с выгоревшими обложками. Найл присел возле стола, пытаясь запустить гироскоп, который сегодня принес ему Дэниел, но это раскрученное блестящее устройство выскальзывало из его рук из-за белых перчаток.
В дверях появилась медсестра, на фоне бежевых стен кабинета видна голубая колонка хирургической обработки рук, медсестра пробежала пальцем по списку имен в ее планшете.
Скоро Найл пойдет в операционную, буквально через мгновение. Сейчас она назовет его имя, он уверен[33]. Он смотрит на ее губы, которые готовы произнести начальный звук «Н»; он видит, как она вздыхает. Сейчас будет его очередь, он знает это.
Медсестра произносит имя.
Но не его[34].
Найл сжал скованные перчатками пальцы – ногти всегда коротко острижены, подпилены до самой кожи – и сделал глубокий вдох, как пловец при виде огромной волны, как путешественник, узнавший, сколько еще много миль впереди. Он осознал, какое разочарование испытала его кожа, ее поверхность, его внешний слой, волна жара прошла между одеждой и той внутренней частью, которую он считал «самим собой».
Зуд, боль, пот, воспаление, краснота, безумие, отвлекающие недомогания: все это не его. Они посторонние захватчики. Существует он сам и отдельно его состояние. Это два бытия, вынужденных жить в одном теле.
Часы показывают 14.36. Найл сглотнул слюну, прижал обрезанные ногти к ладони, и через защитный хлопок перчаток ощутил их возможности, их силу. Очередные полчаса, может, и больше.
Он вновь вздохнул, откинул волосы с глаз, попытался сосредоточиться на гироскопе, но не смог отрешиться от жгучих, палящих ощущений на внутренней стороне руки, между лопатками; шею и лодыжки, казалось, сдавливал раскаленный жгут.
Дверь в процедурный кабинет закрылась со щелчком, пропустив другую семью (маму, папу и девочку, еще младше Фебы, с кровоточащей, покрытой рубцами кожей, не такой страшной, как у него). И они с отцом остались в приемной одни.
Внезапно он осознал, что рядом с ним что-то стремительно переместилось. Отец вскочил со стула. Кажется, он бросился вперед, специально разбрасывая бумаги, куртки и очки. Все силы, разочарования и ярости, которые, как