Самолет, перевозивший всю финансовую часть и делопроизводство военного завода, взорвался в воздухе. И дядя вместе с ним. Поговаривали, что это диверсия, и все было подстроено. Кем? Для чего? Сейчас это значения не имело. Мы опять остались не у дел, но у отца уже созрел план действий.
Поскольку в середине 30-х семью, на которую он работал, раскулачили, отец устроился работать на стройтресте. Очень быстро его повысили до заведующего и постоянно представляли к премиям, как отличного работника. Стройтрест этот имел непосредственное отношение к заводу. А значит, мы имели законное право на эвакуацию. Это было неслыханная удача, поскольку обстановка стала настолько неспокойной, что люди были готовы бежать без всякого поезда и вещей, в чем есть.
Конечно, соседи нас уговаривали остаться и схоронить у себя, «если что». Но папа, почему-то, в эту возможность не верил. И началась подготовка к отбытию.
Бегство
В 2014-м году правительство Германии, спустя несколько лет после постановления, выплатило бежавшим евреям, оставшимся в живых – а таких, как вы понимаете, остались единицы, – компенсацию в две тысячи пятьсот евро. Во столько было оценено все, что мы потеряли: дома, сады, скот, имущество, родственников, мирную жизнь, весь наш уклад, работу и учебу, планы на будущее… Конечно, и на том спасибо, другие вообще ничего не получили, а тут на старости лет небольшая подмога к пенсии, которая считается ниже прожиточного минимума в любой развитой стране мира. И уж тем более в той же Германии, которая вышла из войны побежденной. Не парадокс ли: жить в стране-победителе, где каждый год президент присылает на 9-е мая открытку: «Мы перед вами в неоплатном долгу», и влачить полунищенское существование. Мы – те, кто оказался в тылу, – и к войне, как будто бы, имеем малое отношение…
Мама перебирала каждую вещичку, и слезы неудержимо лились из ее миндалевидных глаз. В пятый раз она разбирала и вновь собирала сумки и торбы: вещей получалось больше, чем было разрешено: «помните, брать только самое необходимое», – звучал в наших ушах указ.
А как все дорогое сердцу, нажитое за долгие годы, можно уместить в две сумки на взрослого человека? И еще ведь есть Бэлины дети, которым предстояло остаться без любимых игрушек. Ладно, маленькая Эммочка пока ничего не понимала, ей недавно два годика исполнилось, а Толику стукнуло уже шесть, и он давал всем жару. Да и сама Бэла была почти на девятом месяце, лишь бы ей в поезде не пришлось рожать…
Я ревела вместе с мамой, оплакивая нашу уютную жизнь, в раз сжавшуюся до размеров нескольких торб. Мы опять перебирали любимые вещички, сервизы, вазы, одежду, белье, и отставляли все это в сторону. Впрочем, каждый занимался своим «сектором», мне предстояло расчистить мою комнату. Вернее, комната так и останется, как и была, даже учебники и книги будут стоять на своем месте. Мама лишь настояла, чтобы я захватила документы и мое красивое пальто с горностаевым белым мехом –