Данила осознавал, что он уже на пути к полной потери самого себя и какой-либо надежды. Спустя некоторое время тоже превратится в безликую тень, которую не будет трогать растерзанный людоедами труп на тротуаре. И это будет вполне естественный процесс, несмотря на всю его парадоксальность.
– Странно, что давно налёта не было, – произнесла одна женщина в очереди.
– Небось, затихли перед сильной атакой, – ответила вторая, – кстати, слышала, что в сороковом доме поселились людоеды?
– Это тот, что разрушен?
– Да.
– Надо донести, куда следует…
После этого все притихли, не зная, что ещё можно сказать.
Зверский голод не являлся оправданием для такого рода поступка, потому и тогда это считалось чем-то «из ряда вон».
Волконский устало посмотрел на начало очереди. Первые пришедшие уже получали по карточкам заветные порции хлеба.
И вот случилось нечто неожиданное: какой-то мальчишка накинулся на стоящую в очереди женщину, которая только что получила хлеб, и вырвал кусок из её руки. В одно мгновение тот оказался в его рту, который вор закрыл ладонями.
Женщина закричала от ужаса, осознавая, что её только что лишили заветного хлеба.
На мальчишку накинулись сразу несколько человек, пиная его и ударяя по голове.
Смотреть на это было тяжело, но никто не вмешивался.
Потом избитый мальчик, шевеля челюстями, пополз в сторону, но пинки ещё истязали тело.
***
Еле двигая от усталости ногами, Данила вернулся домой с хлебом, который получал на троих.
Соседки в их квартире давно уже не было, но парень этому не удивился.
Пройдя на кухню, он принялся делить полученные куски на равные порции, которые следовало съесть в течение дня.
– Где ты всё ходишь? – шепеляво спросил Вася, дёргая брата за рукав свитера.
– Думал, где бы еды добыть.
– Чего надумал?
– Ничего пока. Ешь, – вручил мальчонке небольшой ломтик хлеба.
Тот с энтузиазмом набросился на еду.
И только тогда Даня заметил, что болячек на коже брата стало ещё больше.
Нахмурившись, он понёс ломтик и отцу.
Тот так и лежал, медленно моргая. Заметив сына, как-то странно захрипел, будто пытаясь что-то произнести.
– Тише. Тебе нельзя так долго лежать, ты потом не встанешь, – сказал Данила, усаживаясь рядом с родителем.
Вложил ему в рот немного хлеба, горестно вздохнув.
Тот принялся медленно шевелить челюстью, никак не реагируя на слова парня.
Васька уселся в глубокое кресло, смакуя хлеб, будто тот был английским шоколадом, не иначе.
Глядя в бледно-голубое лицо Николая, Данила с некой глубокой печалью понимал, что тот умирает. И никто ему не поможет.
Дети и женщины ещё немного получали помощи, но не дееспособный мужчина. Начнётся лишний шум, не дай Бог, поднимут старое дело от тридцать девятого…
Раздавшийся кашель заставил