Норман снова стиснул зубы, кажется, начиная злиться. Глупо было надеяться, что они подружатся.
– Что было, то и дал. Не понимаю, какие у вас могут быть претензии? Особенно сейчас, когда ваша дочь пропала и, возможно, находится в смертельной опасности!
– Вот, кстати, объясните мне, как так произошло? – папа снова повысил голос. – Что у вас тут за бардак?
– Господин Ларин… – попытался вмешаться ректор, но Норман его перебил, тоже начиная говорить громче и жестче:
– Нет, это вы объясните, почему вашу дочь неприятности так и преследуют?
Я тут же активно замахала руками.
– Ян, пожалуйста, не рассказывайте ему все, они же меня потом сюда больше не пустят!
Но он, кажется, меня не услышал. Они с отцом стояли лицом к лицу, сверлили друг друга гневными взглядами – кто кого переглядит – и бросались взаимными обвинениями. Двое самых важных мужчин в моей жизни кричали друг на друга, совершенно забыв обо мне.
Я не могла это слушать. Не могла и не хотела. А потому в следующее мгновение оказалась в корпусе общежития посреди тишины общей гостиной спецкурса.
***
В первую секунду я вновь испытала шок от такого стремительного перемещения. Потом напомнила себе, что для астральной проекции это нормально. Я собиралась придерживаться версии Нормана о том, почему я такая вся бесплотная, потому что версия ректора мне категорически не нравилась.
Пустая гостиная, в которой не горел ни один световой шар, выглядела непривычно, но неожиданно уютно. Я прошлась между кресел и диванчиков, замечая, что за окном уже тоже начинает темнеть. Потом села в любимое кресло, стоявшее в углу. Его любили многие, поэтому посидеть в нем мне удавалось нечасто.
Я подумала, что это странно: ни одну дверь я открыть не могу, спокойно могу пройти сквозь любое из этих кресел, но когда сажусь, никуда не проваливаюсь. Но и кресла под собой как такового не чувствую. И оно не продавливается под моим весом, потому что у меня и веса-то никакого нет. Погладив ручку ладонью, я убедилась, что и шероховатой поверхности обивки тоже не ощущаю.
Не чувствовала я и прикосновения рук друг к другу, а вот перстень на пальце почему-то ощущала. Интересно, почему? Продолжая исследовать свое состояние, я принюхалась, пытаясь уловить знакомые запахи общежития, но ощутила только слабый запах хвои. Он не принадлежал общежитию, и я не понимала, откуда он взялся. Был еще какой-то незнакомый запах, но я не могла его ни с чем проассоциировать.
Я оглянулась по сторонам, мысленно переносясь во вчерашний день. Точнее, пытаясь перенестись. Я помнила разговор с Норманом, но только до определенного момента. До того, как спросила, почему он меня защищает, а он ответил, что для него это искупление. Искупление чего? Что он такого сделал, в чем винит себя и в чем может перестать чувствовать свою вину, если поможет мне? Относится ли это к чему-то, что он сделал уже как Ян Норман, или оно преследует его еще с тех пор, как он был Нордом Сорроу? Надо будет все-таки как-нибудь спросить у него, как ему удалось