Врач подходит к креслу. Сижу на краешке, руки на груди, в трусах. Женщина снимает маску и улыбается: – Ты что, в первый раз? Трусы-то снять надо. Я как тебя смотреть буду? Господи, сидя не могу трусы стянуть. Врач ждет.
За что такая мука? Хоть плачь… – Не бойся, я тихонько, ваточкой только мазочек возьму, – голос врачихи смягчился. Пока я задом наперед, с трусами в руках, корячусь с этого кресла, из-за ширмы выплыла, прикрывая груди, в голубых трусах до колен, как и у меня, финка наша, Лиля. Спокойная, красивая, прямо Венера Милосская. Врач с сестрой откровенно хохочут. – Боже мой, еще одна… быстренько, трусы сняла и на кресло! – Не имеете права… – Это какого права я не имею? – Это насилие. – Да не собираюсь я тебя насиловать, посмотрю только. Лилька, наконец, снимает свои голубые до коленок трусы и пытается взобраться на это блестящее сооружение. Вопросы стандартные: – Замужем? – Какое Ваше дело? – Господи… рожала? – Вы видите во мне дурочку? – Ну, хотя бы с мужчиной спала? – Как Вам не стыдно… это оскорбление… Врач веселым голосом: – Поговори ещё… вот возьму зеркало…
Я за ширмой трясущимися руками натягиваю свою нижнюю одежду. Появляется Лиля, тоже с трусами в руках. Помогая друг другу застегнуть пуговицы на лифчиках. Одетые, направляемся к двери. Врач подходит к нам и тихо по-матерински говорит: – Девочки, куда вы едете, будьте осторожны. До сих пор помню тот усталый грубоватый голос.
1950 год.
Апрель
НЕ СМОТРЮ
Сейчас идет фильм «Штрафбат». Сама я его не смотрю, как и все фильмы о войне, о любой войне. Тогда мы жили в Иркутске, в бараке с полуподвалом.
В небольшой комнате ютилось восемь. Наш барак стоял при дороге по улице Рабочего-штаба. За городом в неё вливались два тракта: Александровский и Иркутский. Война шла к концу. Мы это твердо знали после Сталинградской победы. В эти годы на фронте был уже дефицит бойцов. Даже наши мальчишки-одноклассники уходили на фронт добровольцами. Поэтому открыли лагеря. У нас-то их было немерено, особенно сажали по 56 статье, политической. Много было и воров, и мошенников всякого рода, и убийц, и ещё, как говорили, «невинно осужденных». Из них и состояли штрафные батальоны. Их и гнали по нашей улице при охране по ночам на вокзал. Мы об этом знали и смотрели потихоньку. Их сразу из вагонов и на фронт, под пули и танки. Понятно, здоровые мужики сидят, хлеб едят, а дети голодуют. Ночь. Все спят. Один раз, проснулась я (на ведерко), слышу шепот: «Господи, помилуй, спаси и сохрани…»
Спрашиваю: – Мама, ты, что там шепчешь? – Дак, молюсь вот. – За кого, мама? – Дак, за этих… ну, жуликов-то. Ведь всех поубивают! Господи, помилуй, спаси и сохрани… А мама-то неверующая была
1944 г
ЦЫГАНКА
Жизнь