– Господа изволят купель обсчую или высшей категории с известными дозволениями и усладою?
Ободняковы не до конца уразумели про «известные дозволения», и несколько обиделись, приняв это на свой счет, посему Усатый, дабы предупредить конфуз, язвительно ответил:
– Нам общую, мы не выше и не слишком пали, чтобы возводить себя в какую-либо особенную категорию.
– Как будет угодно господам. Какие предпочтения имеете по части напитков? Чаю, квасу, пива или что-то особенное?
Артисты не евшие с самого утра, сначала из-за известной «проманкировки», затем проигнорированного кабака, и, наконец, жадного смотрителя изящных искусств, не прочь были и отведать чего-то существенного, но так как были личностями в известном смысле гордыми ответили:
– Водки, – подаренную фон Дерксеном бутыль Усатый заблаговременно припрятал за полу сюртука.
– Водка закончилась, – хитро улыбаясь, доложил банщик.
– В таком случае подайте уж чего-нибудь, – раздраженно отчеканил Усатый.
Банщик понимающе закивал и прокричал на тарабарщине в покачивающуюся штору:
– Аракы чугендерден куй стельгя!* (сноска: Поставь на стол свекольной браги (татарский))
Штора закачалась и издала какой-то невнятный звук, больше похожий на вздох человека, которому сунули кулаком под дых.
– Все будет в лучшем виде! Извольте не беспокоиться! – сказал банщик, провожая господ в гардеробную.
– Благодарим-с. Позвольте узнать, на правах праздного любопытства – отчего столько пафосу в вашем сооружении? Столько архитектурных нагромождений из-за одной только бани? – ехидно спросил Крашеный. Из-за голоду в нем появились желчь и острое желание поёрничать, – может быть нам стоило надеть фраки, дабы не фраппировать публики?
– Видимо у хозяина вашего заведения, врожденная тяга к искусству и утонченному вкусу. Как у гимназистки, – у Усатого зычно заклокотало в животе, будто поспевал огромный самовар на еловых шишках.
– Я поражен вашей проницательностью!
Азиат загадочно поклонился, по-восточному, (так не кланяются у нас, если бы иной дозволил себе так отрекомендоваться, то, пожалуй, его сочли бы за сумасшедшего, а этот отделал мудреное антраша, в самом что ни на есть фирменном штиле) и как ни в чем не бывало, ответил:
– Это очень таинственная и прекрасная, в своем роде история!
– Нисколько не сомневаемся, – продолжал в едком духе Крашеный, – тут у всех своя история, в кого не плюнь, так во что-нибудь таинственное и попадешь.
– Поверьте мне, государи, – продолжал азиат, не обращая внимания на язвительные намеки Крашеного – эта самая «оригиналь»!
Далее, не сбиваясь на ироничные ремарки наших артистов, азиат-банщик поведал такой анекдот:
Эта история, «ля мистикъ», приключилась не без романтического изюму. Муса Калдыбаевич Ыстыкбаев – азиятчик,