Похороны и всё, с ними связанное, легло на мои плечи, на родителей смотреть было страшно и рассчитывать не приходилось. Отец, крайне негативно относившийся к употреблению алкоголя, сам поставил в изголовье моего дивана купленный к поминкам ящик водки, понимая, что иначе мне не выдержать. Просыпаясь утром и видя перед собой на стене портрет Бориса в траурной рамке, первым делом я выпивал стакан «болеутоляющего».
Если бы не верные друзья, то неизвестно, как бы я пережил дни до похорон. Услужливых профессиональных агентов «Ритуала» в то время ещё не существовало, и все необходимые гнетущие процедуры требовалось осуществить самому. Практически не отходивший от меня Толик «Фёдор» помогал и словом и делом. И «переклинило» его только на третий день. Шофёр похоронного автобуса, крупный хамоватый персонаж неправильно оценил обстановку и внезапно потребовал «два конца» за доставку родственников с кладбища до дома. В срочном порядке пришлось искать другой транспорт, трое наших друзей с трудом оттащили «Фёдора» от полуживого водителя.
Рыдающего Костю «Малыша» после нервного срыва прямо на прощании едва доволокли до его дома. Борькина невеста и любовь всей жизни, Ирина, сама опухшая от слёз до неузнаваемости, не отходила от мамы, периодически капая ей валокордин и делая уколы успокаивающего. Любимая Тётя поддерживала отца, которого я в первый и последний раз в жизни видел плачущим. На поминках я, будучи сильно не в себе, объявил всем родственникам, что была бы моя воля – я бы их всех уложил в землю, лишь бы брат встал. Потом в течение долгого времени, перед приездом в гости к родителям, они выясняли, буду ли я на тот момент дома.
От Борькиной смерти я не отошёл до сих пор.
На этом чёрная полоса не закончилась. В конце мая на службе всем сотрудникам объявили, что научно-производственное направление, над которым работал наш отдел с момента своего образования, переходит в «закрытый режим». Тему передают на родственные «ящики», которые с распростёртыми объятиями примут и развивавших её учёных вместе с инженерным персоналом.
Во весь рост встала дилемма: полностью перейти в «невыездные», но зато продолжить трудиться по родной доме́нной тематике, по которой я уже написал несколько статей в специализированные закрытые сборники и сдал экзамены в аспирантуру, или послать семь лет службы «коту под хвост» и уволиться «по собственному». Форму допуска можно было «снять» в течение нескольких лет, устроившись на открытое предприятие.
Решение необходимо было принимать быстро, но серьёзно взвесив все последствия, и, обязательно на трезвую голову, добиться чего никак не удавалось. После развода я пустился во все тяжкие, а Борькина смерть сильно усугубила ситуацию. На службе с пониманием относились к моему состоянию, и практически каждый день непосредственный начальник, «Карась», отпускал меня с середины дня по какому-нибудь несуществующему «срочному» делу. И я двигал