Я прозревал медленно. Как слепой кутенок. Тарас Ефремович еще не раз попытался подчернить память о моем отце… Да так, что я подолгу плакал, забившись в темный угол амбара.
Как-то, посылая старшеклассников на «субботник» на новостройку секретаря райкома, директор школы сказал:
– Григорий Петрович своей кровью получил право на новый дом. Всем миром ему его и поставим. А некоторые воруют с этой ударной районной стройки дефицитные лесоматериалы…
– Это кто такие «некоторые»? – спросил я Шумилова, зная, что Тарас Ефремович намекает на моего отца, который с разрешения прораба брал обрезки доски и прочий хлам на нашу новостройку..
– Есть и среди «Победителей» лагерники с воровскими замашками.
Я втянул запылавшую от стыда и гнева голову в плечи.
– Замолчите! – закричал Пашка на директора, заступаясь за меня. – Вы… вы… не имеете права, так говорить…
– Прав не имеет тот, кто советским судом поражен в правах. А я это право имею!
Пашка уже взял себя в руки. И сказал иносказательно:
Ладно, с правами проехали… Чтобы не заржать, конь прикусил удило6.
– Чё-ё?
– А просто так, через плечо, товарищ директор!
Бульба проглотил его насмешку, потом схватил Пашку за ухо, крепко крутанул его, приговаривая над танцующим мальчишкой:
– Еще одна твоя выходка, сучонок, и вылетишь из моей школы пробкой… Понял? Нет, скажи, ты понял?
Пашка долго танцевал вокруг Бульбы, но наконец боль взяла своё.
– Я понятливый, Тарас Ефремович…
– То-то… Теперь слышу слова не мальчика, но мужа.
Дома я плакал в амбаре. Долго плакал. А когда слезы высохли, стал придумывать страшную месть любимому директору. Я стал вслух, торжественно награждать его позорными кличками и прозвищами. И мой бывший школьный кумир, купался в них, как воробей в грязной луже. И тогда я понял: словом можно убить. Хотя не для того, наверное, Бог дал его человеку. Я, сидя в темном амбаре, творил зло. Но то было необходимое зло.
Я вспоминал багровое лицо Тараса Ефремовича, его пакостные слова и грешил с даром Божьим, придумывая клички. Самая безобидная из них была «Тарас-пидирас».
Уже сильно хворавшая мать нашла меня в «углу плача». Вывела на свет, прижала к себе и сказала:
– Война всем нам принесла очень много горя, сынок… Немцы заживо сожгли твоего прадеда Пармена и прабабушку Парашу. Война отняла у отца правую руку, у Федора Ивановича – ступни ног. И в том, что зло до сих пор в душах людей,