Однажды мама пришла домой в возбуждённом состоянии и сообщила нам, что в госпиталь поступил раненый, который до войны служил с отцом. Они вместе уходили на фронт, и ранили его в бою, в котором они были вместе. Мама сообщила нам о его желании увидеться с нами, и мы с нетерпением ждали этой встречи.
Мы пришли в госпиталь всей семьёй. Мама нас встретила и провела в палату, где находилось много раненых. Она подвела нас к койке, на которой лежал раненый боец, его небритое лицо было землисто-серого оттенка, смотрел он отрешённо, будто ни чего не видел вокруг. Туловище его было необычайно коротким, и мы не сразу сообразили, что у него нет ног. Правда, когда мы подошли, его лицо, оживилось, он криво улыбнулся нам и часто заморгал ресницами, пытаясь спрятать навернувшуюся скупую слезу. У нас у всех невольно глаза наполнились слезами. Это была очень тяжёлая встреча, память о которой я храню до сих пор. Мы поздоровались, он нас поочерёдно обнял, пытаясь неловко прижать к груди. Говорил он тихо, с надрывом, часто останавливаясь, что бы передохнуть. Мы, не дыша, слушали его неспешный рассказ о ратной жизни на фронте. Закончив, он замолчал и прикрыл глаза. На нас этот рассказ подействовал угнетающе. Мы все сидели и не знали, как прервать эту затянувшуюся тишину. Её прервали раненые, окружившие нас и слушавшие это повествование вместе с нами. Они стали бурно обсуждать услышанное и с жалостью и состраданием глядели на нас. Мы их присутствия до этого как-то не замечали.
«Э-эх безотцовщина, – тихо, с надрывом произнёс дядька, глядя на нас, и горестно вздохнул. Мы всей семьёй сидели около него и слушали, как этот с усеянным глубокими морщинами землисто-серым лицом человек рассказывал нам о последнем бое, возможно о последнем дне жизни моего отца. Он напоминал большую белую куклу, укутанную с головы до ног, вернее до того места, где должны были быть ноги. Вместо ног тело заканчивалось, каким-то обрубом, завёрнутым в чёрное суконное одеяло, тщательно заправленное под матрац госпитальной койки. В конце рассказа мать, сидящая рядом на краю кровати, сдавлено по бабьи всхлипнула и замерла в беззвучном рыдании. Только редкое, едва заметное вздрагивание низко опущенных плеч, и как-то по-старушечьи сгорбившаяся спина, подтверждали, что это живой человек, а не что-то неодушевлённое. Мы сидели с братом присмиревшие, сложив ручонки на колени, с детским недоумением смотрели то на дядьку, вид которого вызывал у меня чувство глубокого сострадания, то на сникшую сгорбленную фигуру матери»… [8.]
Я воспроизвёл отрывок из своего рассказа под названием «Безотцовщина», написанного мною много лет спустя, когда в своих воспоминаниях того периода, я находился под впечатлением той встречи с ординарцем отца, оставившей в моей памяти неизгладимый