– До чего гнусные твари! – восхищался он. – Прям как люди… Тож за бухло друг дружку поубивать готовы!
– Ты это прекращай! Надоело уже! Хватит! – гневался старик Рафат Шурафович. Голубиный шум за окном мешал ему дремать после обеда. – И так уже эти голуби всё окно засрали! Заразят какой-нибудь гадостью! Мало нам своих болезней!
Но остальная палата с одобрением относилась к выдумке Толяна. Все бурно ликовали, глядя как пьяные сизари мочат друг друга. Всем это нравилось. Швырять пакеты с водой в ютившихся под больничными стенами бомжей надоело ещё на прошлой неделе. Да бомжи и прятаться стали лучше. Так что голуби были в самый раз.
– Не хуёвничай, старый! Не показывай жопу коллективу, не то коллектив покажет жопы тебе! – вразумлял старика с соседней кровати Степан Грабуткин.
Рафат Шурафович ворчал что-то невразумительное и недоброе, но скандалить больше не смел. Коллектив пугал старика своей неприличной буйностью.
Но скоро голубиная травля наскучила коллективу. Все последовали примеру старца Рафата. Кто – вытянувшись во весь рост, кто – свернувшись какашкой, пациенты неврологии захрапели на неуютных своих казённых койках. До ужина ещё долго.
Толян выпил сам пару пузырьков любимой настойки (боярышником этим он затарился вчера в аптечном ларьке; отличная штука – стоит копейки, а эффект…), сходил в туалет поссать-покурить и лёг отдыхалово.
Почти десять лет непрерывных обследований по всяким больницам не принесли никакого результата – врачи так толком и не поняли, чем же всё-таки болеет Толян. А то, что он болеет, и причём нешуточно, становилось ясно всякому, кто Толяна видел.
Был Толян весь скрюченный-перекрюченный, покрытый странными чёрно-рыжими пятнами, с дикими косыми глазами. Толяновы руки торчали из туловища под каким-то безумным углом – будто их вырвали из плеч, а затем наспех, грубо воткнули обратно. Руки эти напоминали сухие лапы гигантского насекомого, инфернальной апокалиптической саранчи. Они постоянно что-то делали: крутили, ломали, роняли, рвали, портили… Даже одеть своего хозяина они могли с трудом. Влезть поутру в штаны было для Толяна сущим наказанием. Руки выворачивали грязные треники туда-сюда по десять раз, нередко путая с рубашкой, и Толян под жизнерадостный гогот всей палаты жалобно проклинал «сраных китайских уёбков, шьющих такое дерьмо».
Каждую весну по настоянию своей старшей сестры Толян ложился в стационар – несмотря на неясность причин жалкого физического и умственного состояния, его пытались лечить. И попутно тщетно пытались выяснить, что же именно так обезобразило некогда вполне нормальное тело. О мозгах речи не было – они у Толяна с самого детства сбоили и глючили.
Вот и нынешнее обследование ни к чему вразумительному не привело. Понятно было лишь то, что недуги Толяна возникли по причине нарушений в центральной нервной системе (вызванных, возможно, воспалительным процессом, перенесённым ещё в детстве). Этой версии врачи и придерживались. Толянова сестра надеялась, что брата ещё можно как-то подлечить, превратить в приемлемого члена общества и заставить работать каким-нибудь там сторожем. А самому Толяну было плевать. Его вполне устраивала пенсия по инвалидности – на боярышник да на курёху хватает – и ладно.
Скудный рацион, обеспечиваемый любящей сестрой, Толян разнообразил охотой. В кармане заношенного отцовского пиджака он носил подкову. Проходя по улице мимо ничего не подозревающих голубей, занятых расклёвыванием обронённого кем-то чебурека, Толян внезапно выхватывал подкову и метко, навесиком швырял в птиц. Подкова если и не прибивала насмерть, то уж увечила сизаря так, что спастись бегством он не мог. Дальше оставалось только схватить вопящего в агонии пернатого говнюка, свернуть ему башку и сунуть в старенькую полосатую сумку – секундное дело. Добычу Толян увозил обычно в сестринский сад, где жарил на костре. Под боярышник голубь был самое заебись.
Лёжа под больничным одеялом, Толян внимал анекдотам, которые травил Грабуткин. Квазимодоидальный Грабуткин проработал всю жизнь на радиактивном объекте – производил начинку для водородных бомб. Как следствие, он был инвалидом второй группы и обожал рассказывать анекдоты. Рассказывал он их даже тогда, когда никто не слушал. Степан Грабуткин был похож на каракатицу – толстопузый, мелкоголовый подонок на высохших тоненьких ножках. Толян любил подонков – в них видел он неопровержимое доказательство существования идеальных форм живой материи.
– Га-га-га!!! Гы-гы-гы!!! – одиноко грохотал Грабуткин над своими анекдотами. Задремавшая было палата завозмущалась.
– Заткнись, козёл! Не видишь – люди спят!
– Да я ж шоб вам веселее хотел!..
– Заткни-ись!..
Сильнее прочих возмущался тощий интеллигент в углу возле умывальника – он не любил Грабуткина и рад был всякому поводу наехать. Обиженно сопя, Грабуткин уполз в соседнюю палату – в карты играть.
Лишённый анекдотов Толян уснул быстро. Глаза