Созвучие появилось с первых страниц, созвучие по переживаниям героев и их отношениям. Где-то в середине романа возникло понимание, что я читаю не женскую прозу – ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ. С поднятыми на поверхность эмоциями, присущими каждому из нас. Потом возникло ощущение, что я – ученик выпускного класса, которому тоже грустно расставаться с годами наивных и светлых чувств. И я понял, что все мы, по сути, задерживаемся в детстве – кто на большее время, кто на меньшее. Вот и героиня романа – беру на себя смелость причислить себя к близким по духу людям – именно тот задержавшийся в детстве человек, милый и наивный, трогательный и ответственный одновременно.
И вот за эту чистоту мыслей, именно за это, она и получает подарки судьбы. Подарки отнюдь не материальные, ибо как можно думать прагматично о «самой детской» подруге и о проницательном Дмитрии Павловиче, подаривших фейерверк истинных чудес… От знакомства с Дмитрием Павловичем у меня появилось первое послевкусие. Это было интересное смешение светлых человеческих оттенков, связанных не с интеллектом – с мироощущением. Именно на мироощущении и построены характеры героев романа, и читаются они не разумом, а душой.
Чего стоит знакомство с Парижем – городом, который и я впускал в себя не один раз. С его загадками за каждым углом, тайнами легенд, с его непостижимой любовью к себе, которую несёт каждый парижанин, с готовностью делясь ею при первой же возможности. И только от того, кто приехал в Париж, зависит, что он готов принять – атмосферу чудаковатой столицы Пятой Республики или парадный лоск Города Мира. И через это знакомство ближе и роднее стала Москва, с её дворцами, бульварами, неожиданными ресторанчиками… Так любить можно только что-то своё, родное, прильнувшее навсегда к сердцу.
От описаний Москвы и Парижа появилось ещё одно послевкусие – со сложным смешением оттенков каштана, хрустящего снега, Kir Royal, коньяка, водки, рыжиков и пельменей. И всё это под запах новогодних петард и бой курантов на Спасской башне. И вдруг передо мной открылся неожиданный узор сюжетных линий, где одни лежат, как струны, натянутые по предполагаемой траектории, другие свободно и оттого неожиданно проходят наперерез, словно подчёркивая непредсказуемость превратностей судьбы. И я понял, из таких нитей-линий соткан весь роман, и действие его воспринимаешь душой, именно она откликается на звуки потаённых струн, скрытых от глаз, но видимых сердцу. Именно это и называется человечностью. Когда книга воспринимается не текстом, а ощущениями, когда рождает тот сложный и неповторимый рисунок, созданный оттенками, неяркими тонами. И все характеры героев романа в своём переплетении, словно ниточки оригинального узора, так же просты, как и замысловаты. Так же, как жизнь, как вкус хлебного мякиша, притоптанного каблуком старухи-судьбы и упавшего на лист таблицы с простыми числами. И за все эти переживания, за мои разбуженные чувства, за созвучие мыслей огромная благодарность Елене Янге.
Съеджин Пасторос
режиссёр, сценарист, автор музыкальных, игровых и документальных фильмов, дипломант российских и международных кинофестивалей и литературных конкурсов
Часть 1
Глава 1
Никто не считает, что жизнь предсказуема, однако в мистику мало кто верит. Не верила в неё и я. К весне 1992-го мне было двадцать три года, и анкетные данные умещались в три строчки: родилась в Москве, окончила французскую спецшколу, затем филфак МГУ. Всё бы хорошо, но в жизненной схеме был сбой – в семнадцать лет я потеряла отца, полгода назад – маму.
Я осталась одна, и в нашей когда-то уютной квартире стало тоскливо и пусто. В книжном шкафу стояли мамины альбомы, на фортепьяно лежали мамины ноты, в шкафу висели мамины платья. Вещи живут, а мамы нет.
Тяжелее всего было по вечерам. Чтобы растворить тоску, я выходила в Лялин переулок и шла по привычному маршруту: Лялин переулок, Воронцово Поле, бульвар, Покровка, Малый Казённый, опять Лялин, знакомый каштан. Круг замыкался, и мне казалось, всё плохое и хорошее осталось в прошлом.
Однако я ошибалась. Судьба вывела меня на поворот и посадила около него старуху. Хотя не совсем так. Старуха сидела у подъезда. Маленькая, худая, в нелепой широкой юбке, пыльных ботинках, на голове жёлтый вязаный шарф. Ни дать ни взять нищенка.
В тот вечер, остановившись у скамейки, я стала искать ключи. Почувствовав взгляд старухи, я подняла голову.
«Любопытное лицо, – мелькнула мысль. – Узкий, с горбинкой нос, широкие скулы, огромные миндалевидные глаза».
– Сядь, – приказала старуха.
Не попросила, не предложила – приказала. Я опустилась на скамейку.
– Хорошо, что поставила крест. Хорошо. – Скривив губы, старуха добавила: – Камень и есть камень. Слишком давит.
На меня повеяло могильным холодом.
– Мать надо отпустить. Путы ей ни к чему.
Я всхлипнула.
– Не одиночество хуже всего – неопределённость. Все беды от неё.
Старуха вытащила лист бумаги и положила его на землю.
– Вот