В начале моей любви мне была мила в нем его слабость, которая доставляет мне теперь столько страданий. Я не предвидела, что она вскоре будет возмущать меня. В самом деле, со мною происходит то же самое, что сейчас творится с тобою. Я слишком много рассчитывала на великодушие моей любви. Я воображала, что чем больше Октав будет нуждаться в поддержке и совете, тем дороже он мне станет – от сознания, что всем он обязан мне; мне казалось, что самая счастливая, самая благородная любовь женщины к мужчине должна походить на нежность матери к своему ребенку. Прежде я искала силу, но – увы! – попытки найти ее оказались бесплодными. Мне думалось: вот нашла себе опору в человеке более сильном, но он тут же отталкивает меня ледяной холодностью. И тогда я решила: сила у мужчины – это бесчувственность, величие сводится к гордыне, а спокойствие – к равнодушию. Я почувствовала отвращение к стоицизму, тогда как прежде так глупо поклонялась ему. Я пришла к выводу, что любовь и энергия несовместимы в сердце столь израненном и униженном, как мое, что целительным бальзамом для него будут нежность и кротость и что я найду их в привязанности Октава, этой наивной души. Разве важно, думала я, умеет он или не умеет переносить горести? Со мною он не будет знать горя. Я возьму на себя все тяготы жизни. Ему останется лишь благословлять и любить меня.
То была мечта, такая же, как и другие мечтания; вскоре мое заблуждение принесло мне муки, и мне пришлось признать, что если в любви характер у одного должен быть сильнее, чем у другого, то, конечно, не у женщины. Во всяком случае, должно быть некоторое равновесие, а у нас его не было. Я играю роль мужчины, и она так утомила мое сердце, что я сама становлюсь слабой – мне опротивела сила.
И все же в душе этого ребенка столько хорошего! Какая чуткость, какая чистота, какая бесхитростная вера в сердце ближнего, да и в свое собственное! Я люблю Октава, потому что не встречала человека лучше его. Тот, кто стоит особняком от всех, внушает мне, да и сам ко мне чувствует, только дружбу. Дружба – это тоже своеобразная любовь, огромная и возвышенная в иные минуты, но ее недостаточно, потому что она подает свой голос лишь при серьезных несчастьях, выступает лишь в важных и редких случаях. Дружба и думать не думает о повседневной жизни, о будничных мелочах, таких противных и тягостных в одиночестве, о непрестанной череде маленьких неприятностей, которые только любовь может обратить в удовольствия. Ты, Жак, действительно способен по доброте сердечной все бросить и кинуться мне на помощь, если я попаду в тяжелое положение, помчаться на край света, чтобы оказать мне услугу, но ведь ты не способен спокойно провести со мною неделю, не думая о Фернанде, которая ждет и любит тебя. Так и должно быть, ведь и со мною было бы то же самое. Я пожертвую своей любовью, чтобы спасти тебя от несчастья, но не отдам и малой ее частицы, чтобы уберечь тебя от неприятности. Право, жизнь как будто расколота надвое: глубочайшая близость – в любви, а в дружбе – великая преданность.