Ужин, на котором появился Деннис, проходил в один из тех вечеров, которые спонтанно случались в начале восьмидесятых, когда все первым делом учились готовить и выставляли на стол замысловатые блюда из ограниченного ассортимента, поскольку в распоряжении каждой хозяйки были одни и те же две доступные кулинарные книги. В тот вечер свечи роняли красные восковые языки на скатерть и подоконник Изадоры, оставаясь там вечной коркой, но это не имело значения; захудалая обстановка и даже сама квартира будут брошены, когда вся жизненная разминка исчерпает себя и на смену старым желаниям явятся новые. Тогдашнюю эпоху пронизывал дух экспансии. Все одинаково ненавидели Рональда Рейгана, и Жюль Хэндлер поражалась, что другим людям в Америке – похоже, большинству людей – он на самом деле нравится. Прежде откровенно нелепым казался Никсон, и, насколько она могла судить, таким же был и Рейган с его набриолиненными волосами и подплечниками, как у какого-нибудь недотепы-дядюшки.
– Вы когда-нибудь замечали, – сказала однажды своим друзьям Жюль, – что у Рейгана голова как-то скособочена? По форме она напоминает резиновую макушку бутыли с этим коричневым клеем. Как же этот клей называется… а, гуммиарабик.
Все засмеялись.
– Наш президент – Клейкая Головка, – сказала она.
– И отчасти в этой связи, – продолжила разошедшаяся Жюль, вспомнив, что как-то сказала Итану еще в лагере, когда они вместе гуляли ночью, – вы замечали когда-нибудь, как похожи карандаши на колли? Ну, на Лесси?
Нет, никто не замечал. Кто-то достал карандаш, и Жюль показала: если смотреть на него со стороны, у карандаша появляются оранжевая бахрома, напоминающая шерсть колли, и черный кончик, похожий на собачью морду. Да, да, все увидели, но продолжали думать о Клейкой Голове и о том, как к собственному отчаянию живут сейчас в его Америке, в краю обширном и перегруженном.
После двадцати волосы у Жюль Хэндлер уже не вились, а ниспадали с головы отдельными прядями. Глядя на них позднее, она осознает, что волосы ее были на свой манер почти так же плохи, как раньше, хотя, по крайней мере, не хуже, чем у кого-то еще, потому что все стриглись одинаково – и мужчины, и женщины. Они делали себе дешевые стрижки в парикмахерской на Астор-Плейс, где никто не критиковал тебя, не косился раздраженно на твои волосы, приговаривая: «Ну и как вы хотите, что мне с этим сделать?» Жюль приходило в голову,