14 инкарнаций Саны Серебряковой. Алексей Николаевич Сысоев

свой папирус и приподнял одну бровь, взглянув на спокойно подходящую к подмосткам Мари. И встретившись с ней глазами, он впервые в своей жизни испугался, хотя повидал всякого. А чего испугался – он не мог сказать. Просто он понял, что казни не будет, она помешает, а он не сможет ее остановить. Это знание рождалось и расцветало внутри минуя разум, берясь как будто свершено не откуда. Но разум, как раз пытался грозным гласом утихомирить эти странные чувства, указывая на то, что он же судья, царь и бог этой толпы, как какая-то женщина сможет помешать тому, что жандармерия и правительство назвало правосудием? Но голос разума был слаб, и быстро тонул. Судье хотелось бросить свой пергамент и сбежать.

      Все это Мари читала в его глазах, и улыбалась, продолжая смотреть. Этот безмолвный обмен мыслями продолжался, наверное, целую минуту, а потом она развернулась к толпе, и сказала:

      – Граждане Парижа, то, что здесь происходит, не имеет ничего общего с правосудием, и этот лакей в черной ливрее знает об этом. Молодой человек на эшафоте виновен лишь в том, что говорил правду правительству. А правительству это не понравилось.

      – Это возмутительно! – опомнился, наконец, судья. – Кто вы, кто дал вам право?!.

      Мари обернулась, пригвоздив этого ворона глазами, он попятился и чуть не выронил свиток.

      Позади него стоял изможденный юноша в белой рубашке с кровоподтеками, Жан. Уже с петлей на шее, а палач по левую руку от него, только ждал команды, чтобы опустить рычаг и оборвать эту жизнь. Юноша был на грани потери сознания, но приподнял голову, чтобы посмотреть, кто вдруг решил его спасти.

      Мари бросила на него лишь короткий взгляд, посмотрев на судью. Она ответила:

      – Право мне дала моя совесть! И народ Франции, негодяй!

      Мари вступила на ступени и грациозно поднялась на эшафот. Судья бессознательно сделал шаг от нее и, все-таки, выронил свиток, под приглушенный смешок из толпы.

      – У вас нет должным образом оформленных юридических оснований, чтобы вешать этого мальчика, вы похитили его на улице неделю назад, приволокли в свои застенки и пытками заставили признаться, что он, якобы, член подпольной организации и изготавливал бомбу.

      – Но он!..

      – Я не разрешала вам говорить, мой милый, – вкрадчиво проговорила Мари, широко улыбнувшись. – А вы, уважаемый, – обратилась она к палачу, дородному детине в капюшоне, скрывающем лицо, – уберите руку с этого рычага, он вам сегодня не понадобится.

      Палач, как загипнотизированный убрал руку.

      – Итак, – продолжила Мари. – Обвинение состряпано. Как и многие другие за последние дни. Всех, кто осмеливается выступать на площади и выражать недовольство, эти люди ловят, пытают в застенках, а потом вешают. – Она обвела глазами толпу: – Скажите народ Франции, разве этого мы добивались всей нашей историей, когда свергали королей и императоров? Чтобы какие-то крысы в кружевах, прикрываясь властью народа, вешали на улицах ни в чем не повинных людей?

      – А где у тебя доказательства, красотка? – выкрикнул какой-то мужлан из