Младший сын старика сошел с крыльца. Заговорил старик:
– Ты, родня-атаман, ведай: Москва давно хочет склевать козацкую вольность. Москва посадила воевод по всей земле русской, одно лишь на вольном Дону мало сидят воеводы… На вольном Дону козак от поборов боярских не бежит в леса, а идет в леса доброй волей в «гулебщики» – зверя бить, рыбу ловить – да гостем гостит за ясырем по морям… дуванит на Дону свою добычу по совести…
– Ото правда, дид! – отозвались снизу.
Атаману показалось, что дверь в сени за его спиной слегка приоткрылась, он оглянулся, поправил шапку и заговорил:
– Таких слов, дед Тимофей, не надо сказывать тогда, когда от Москвы посланцы живут у нас, – это вольному козачеству – покор и поруха. Москва имает каждое наше слово, и уши у ней далеко слышат…
– Эй, отец атаман, зато ты так говоришь, что – чует мое старое сердце – приклонен много царю с боярами… Ой, дуже приклонен!
Под кудрями бараньей шапки вспыхнули невидимые до того глаза атамана, но он выколотил о крыльцо трубку, набил ее, закурил от кресала и тогда заговорил спокойно:
– Откуда ты проведал, старый казак, что Корней падок на московские порядки? Вы, матерые козаки, судите по совести: холоп я или козак?..
– Козак, батько Корнило!
– Козак матерой, в боях вырос!
– Еще, атаманы браты, – сбил меня Тимофей с прямого слова, – хочу я довести кругу, что посланец боярин от Москвы не пустой пришел, пришел он просить суда над Степаном Разиным. Чем виноват мой хрестник, пускай кругу поведает сам.
Молодой казак встал:
– Или мне, батько хрестный, и вы, матерые низовики, место не в кругу козацком, а на Верхнем Дону?
Атаман, покуривая, прошептал:
– Пошто встал, хрестник, и ране времени когти востришь? Сиди, – свои мы тут, без письма судим.
– Пускай кругу обскажет козак, что на Москве было!..
– Говори-ка, Стенько.
– Москва, матерые козаки атаманы, зажала народ! Куды ни глянь – дыба, кнут; народу соли нет, бояре под себя соль взяли…
– Ото што-о…
– Глянул на торгу – шумит народ. «Веди на бояр – соль добудем!» Судите по совести, зовут козака обиженные, мочно ли ему не идти? Пошли, убили… царь того боярина сам выдал…
– Чего еще? Сам царь выдал!
– Дьяка убили – вор был корыстной, ну ино – хлеб режут, крохи сыплются – пограбили царевых ближних… Бояре грабят, пошто и народу не пограбить бояр?.. Мстился народ, а утром глянул: висит на торгу бумага – «имать отамана»; чту – мои приметы. Угнал я на Дон, а на Дону – сыск от бояр… Да и мало ли наших козаков Москва замурдовала!
– Ой, немало, хлопец!
– Не выдаем своих!
– Гуляй, Стенько! На то ты козак…
– Отписать Москве: «Поучили-де его своим судом»!
– А ты, хрестник, берегись Москвы! Потому и дьяков не позвал в круг я…
– Не робок, пускай ловят!
– Еще скажу я вам, матерые козаки, в верхних городках много село беглых с Москвы; люд все более пахотной, люд тот