тайком открываемому для себя континенту, и в горячке желания бросались от «закусок к
десертам» под аккомпанемент лиловых февральских метелей за окном. Снег за стёклами падал
крупным мохнатым пухом, медленно кружась в свете уличного фонаря, свет которого пробивал
белую занавесь и ложился бликами на её лицо, на подушку и на контур её грудей в полумраке
спальни. Ляля нарочно оставляла шторы открытыми, и им обоим чудилось, что они одни среди
зимнего вьюжного леса. В широкое окно, казалось, заглядывала волшебная тень лесовика,
застывая в недоумении и молчаливом восторге; и этот призрак, точь-в-точь копия того бородатого
сластолюбца из книги, бесплотно реял над их ложем, пока Вадим, напрягаясь и дрожа от желания
всем телом, покрывал поцелуями её груди, спускаясь всё ниже и ниже к животу, одной рукой
грубо и властно обнимая её за шею, а другой, правой, проникая в разрез её губ и нежно лаская их
до тех пор, пока она не начинала приближаться к оргазму, рыча и извиваясь, как маленькое дикое
животное, стискивая его ладонь своими бёдрами до боли в связках, а потом, внезапно ослабев,
отпускала его ладонь из плена своих крепких ног и, жестом хищника нежно повалив его на спину и
оседлав его, начинала тереться своими раскалёнными губами об его грудь, соскальзывая дальше,
как будто танцуя диковинный ритуальный танец лесного зверя, пока не упиралась в его мужское
естество – для того, чтобы приподняться и с размаха вскочить на него, как в седло.
Им всякий раз было досадно, что приходится отложить в сторону эту сказочную книгу,
захлопнуть её грешные страницы на самом интересном месте, и призрак-лесовик, как чудилось
Ляле, разочарованно всплеснув несуразно длинными руками, таял в снежной круговерти за
окном, пока они с Вадимом второпях заправляли постель, воровски пробирались в ванную и
лихорадочно смывали с тела улики только что бушевавшей страсти, пользуясь одним полотенцем
на двоих, чтобы не вызвать подозрений родителей.
Ляля мысленно проклинала эту вынужденную конспирацию, которая крала у неё полчаса
от каждой встречи, и с решимостью женщины, которую не на шутку обуяла страсть, решилась
легализовать его присутствие у себя дома, познакомив отца со своим первым молодым
человеком:
– Ара, что ты больше любишь – летать на самолёте или ездить на поезде? – весело и без
нажима спросила она у отца за ужином.
Вопрос был из числа риторических – Жора не ездил в поездах со времён расцвета
волюнтаризма, за исключением редких вылазок в Питер.
Он с хитрецой внимательно посмотрел на Лялю и ответил ей в тон:
– Поездом безопаснее, но, увы, уныло. И не потому, что медленно и долго, хотя и это
верно. Ездить поездами было «комильфо» во времена Витте; при регентстве министра путей
сообщения Бещева поезда, как мне кажется, стали уделом пассажиров, которые