– А вы не умничайте, не умничайте, – бросила Серафима. – Мы сами знаем, как надо разбирать жалобы. Я делаю это уже тридцать лет. К тому же, у нас есть Артур Артурыч, если что, – вспомнила она Фазана.
Потом, позже, будучи в диспетчерской, Мячикова узнает, что письменной жалобы не было вообще. Что эта самая жена больного только звонила по телефону, и что случившаяся рядом ответственный врач Татьяна Васильевна, произнося вместо «а» – «о», в самых, что ни есть дружелюбных и даже заинтересованных тонах, просила эту жену написать все, что она только что ей сказала.
– Т-о-гда мы сможем дать это-о-му делу ход, – недвусмысленно сказала она.
«Вот и в поликлинике хирурги ничего острого не нашли, – в который уже раз подумала Лизавета Петровна. – За что же выговор? Ну, значит, очень хочется», – подумала она опять, сразу же представив себе Фазана. «Уволить? Нет ничего проще, – с нагловатой ухмылкой сказал он однажды на пятиминутке по поводу какой-то ситуации в другом лечебном учреждении. – Просто надо что-нибудь найти, а нет, так придумать. Жаловаться все равно некому». И хотя сказано это было в общем и всуе, народ надолго притих, обсуждая «фазаньи» откровения. Остававшаяся часть суток прошла в состоянии покоя и равномерного прямолинейного движения, как часто думала Мячикова, имея в виду то, что она спокойно, без дополнительных затрат энергии, обслуживала и обслуживала вызовы один за одним. Были всё нормальные люди. Они отвечали на вопросы, соглашались на инъекции, не мешали ставить капельницы. Они показывали горло и живот, позволяли слушать и переслушивать. Они с пониманием собирались в травмпункт или в больницу. И никто не просил привезти «портативный», как ей однажды сказали, рентгеновский аппарат домой на том основании, что было два часа ночи. Никто не требовал от нее выйти за дверь и снова позвонить на этот раз тихо, полагая, что эта воспитательная мера послужит основанием для более приязненного отношения к его почкам.
И, наконец, никто не требовал снять обувь и завернуть ковер, чтобы подойти к постели. В такие дежурства время шло быстро, а главное – с максимальной пользой для обеих сторон. Потому что работалось на одном дыхании и, в конце концов, возникало ощущение того, что все, что ты делаешь, важно не только для больных, но и для тебя самого, поскольку со всеми этими людьми, у которых повысилось давление, развился гипертонический криз, обострился холецистит или подвернулась лодыжка, ты ощущаешь себя одним целым. Это был тот самый положительный таксис, о котором совсем еще недавно, на кухне, говорила Серафима, и который, по ее словам, есть что-то уже отжившее, уходящее, потому что по сути своей – бесхитростно и наивно. Вероятно, эти два последних качества человеческой натуры она тоже относила к чему-то ненужному. Сколько веков прошло с тех пор, как человек впервые положил руку на голову другого, чтобы унять боль, а в этом и теперь все еще есть потребность. И будет всегда. К тебе обратились, и ты отозвался. Потому что перед тобой одинокая старуха, которая