Письма к Вере. Владимир Набоков

Посылаю. С Заком делал гимнастику и писал диктовку. Вернулся домой (продолжая сочинять), обедал – причем дали очень твердое мясо, – хозяйка потом прибегала, извинялась (и за то послала прекрасный ужин – большая яичница и ветчина). После обеда пошел давать урок Каплану – переводил с ним Rousseau, – потом вернулся, сочинял до шести и отправился на Регенбургштр. Там была одна Софа. Я сел за стол и записал несколько строф. Через несколько минут пришла Е. И. Мы очень тепло с ней простились – и я поплелся домой, наполовину ошеломленный потугами моей музы. Ужинал, – и тут потуги разрешились, и я полностью написал стихотворенье. Думаю послать его в «Звено». Мой милый, видишь, какой у меня был нынче маленький день. Я небритый, и когда повожу ладонью по щетине на щеке, то такой звук, как будто тормозит автомобиль. Забыл тебе написать, что когда вчера был на Регенсб., то попросил ножницы и пилочку и тщательно обрезал себе ногти, которые здорово запустил. Предполагаю завтра проделать ту же операцию и относительно ног (но у себя дома). В среду хозяйка уезжает на месяц в Териоки вместе с сыном и дочерью. Муренька, как ты поживаешь? Узмешь ли меня, когда увидишь? Маленький Шоу очень вырос, и скоро придется ему покупать игрушки. Тюфка хотела себе сделать бубикопф, но по недоразуменью ей гладенько обрили головку (совсем стала похожа на пешку). Остальные маленькие все здоровы.

      Милое мое, дорогое, нашла ли ты пристанище? Когда же ты мне напишешь, что тебе хорошо, уютно, легко? Ты ж обо мне, радость моя муренька, не беспокойся: я отлично живу, сытно питаюсь, много читаю и пишу. Очень мне интересно, понравится ли тебе мой стихотворенысч.

      Сейчас десять минут десятого, скоро лягу. Дождь перестал, но – судя по луже во дворе – и завтра нельзя будет играть в теннис. Это чрезвычайно скучно. Муренька моя, я сегодня опять решил тебя поцеловать. На бирже за последнее время удивительная тишина. Нет ли в Шварцвальде спроса на какие-нибудь тарелочки? Напиши, муренька. Я не думал, что ты будешь так редко мне писать. Покойной ночи, мур.

      В.

      Пустяк – названье мачты, план – и следом[104]

      за чайкою взмывает жизнь моя,

      и человек на палубе, под пледом,

      вдыхающий сиянье, – это я.

      Я вижу на открытке глянцевитой

      развратную залива синеву,

      и белозубый городок со свитой

      несметных пальм, и дом, где я живу.

      И в тот же миг я с криком покажу вам

      себя, себя – но в городе другом:

      как попугай пощелкивает клювом,

      так теребу с открытками альбом.

      Вот это – я и призрак чемодана,

      вот это – я, по улице сырой

      идущий в вас, как будто бы с экрана,

      и расплывающийся слепотой.

      Ах, чувствую в ногах отяжелевших,

      как без меня уходят поезда,

      и сколько стран, еще меня не гревших,

      где мне не жить, не греться никогда!

      И в кресле путешественник из рая

      описывает, руки заломив,

      дымок из трубки с присвистом вбирая,

      свою