На пороге дома ее встретила Ирена. Она уже убрала волосы, украсила их гранатовыми цветами и спросила сестру, как та ее находит.
– Ты похожа на саму Афродиту[16], – сказала та, целуя ее в лоб.
Поправив складки одежды сестры и прикрепив украшения, Клеа начала одеваться сама. Когда она завязывала сандалии, Ирена ее спросила:
– Отчего ты так горько вздыхаешь?
Клеа отвечала:
– Мне кажется, что сегодня во второй раз я лишилась родителей.
V
Церемония кончилась.
После службы в греческом серапеуме, на которой присутствовал Птолемей Филометр, он утвердил за жрецами не целое поле, как они просили, а только небольшую часть.
Когда двор отправился в Мемфис и процессию распустили, сестры возвращались домой. Ирена – улыбающаяся, с пылающими щеками, Клеа – с мрачным, почти грозным блеском в глазах.
Не говоря ни слова, подходили они к своему жилищу. В это время храмовый служитель окликнул старшую сестру и потребовал, чтобы она следовала за ним, так как верховный жрец желает с ней говорить.
Молча передала Клеа сестре свой кувшин и последовала за служителем. Ее привели в помещение храма, где хранилась священная утварь. В ожидании жреца Клеа опустилась на сиденье.
Мужчины, которые утром заходили в пастофориум, следовали за процессией с царской фамилией.
После того как кончилось торжество, римлянин Публий отделился от своих спутников и быстро пошел, не прощаясь и ни на кого не смотря, к пастофориуму, к келье отшельника Серапиона.
Старик еще издали узнал юношу, твердая и гордая походка которого сильно отличалась от неспешных шагов жрецов Сераписа, и дружески его приветствовал.
Публий, холодно и серьезно его поблагодарив, горько и резко сказал:
– Время мое ограничено. Я скоро собираюсь покинуть Мемфис. Но так как я обещал выслушать твою просьбу, то, чтобы сдержать свое слово, я пришел к тебе. До твоих девушек, о которых ты мне хочешь говорить, мне нет никакого дела. Я столько же ими интересуюсь, как этими ласточками, пролетающими над домом.
– Однако сегодня утром ради Клеа ты предпринял большую прогулку, – возразил Серапион.
– Чтобы подстрелить зайца, я ходил гораздо дальше, – отвечал римлянин. – Мы, мужчины, преследуем дичь не из-за обладания ею, а потому, что нас увлекает охота, но встречаются также женщины с наклонностями охотника. Вместо копья и стрелы они посылают пылкие взгляды, а когда они уверены, что попали в цель, оставляют дичь в покое. В таком же роде твоя Клеа, а хорошенькая малютка, приходившая сегодня утром, смотрит так, будто не прочь, чтобы за ней поохотились; мне одинаково не нравится быть ни дичью, ни охотником за девицами. Дела в Мемфисе у меня займут еще три дня, а потом я покину эту нелепую страну навсегда.
– Сегодня утром, – промолвил Серапион, начавший понимать, что возбудило такую неприязнь, сквозившую в словах римлянина, – сегодня