теплившейся правды, отстаивавшей мою независимость) слегка улыбнулся, довольный качественной хитростью. Она рассеяла всякие сомнения, и мне сразу стало очень хорошо, как камень с души упал. Только она шаг за дверь, как я вскочил с кровати, собрал некоторые вещи и, довольный собой, встал напротив окна, приветствуя – с опозданием – солнечный луч, пробивающийся сквозь запыленное окно, ранее хорошо забрызганное дождевой грязью. При выходе из комнаты,– с завязанной торбой на плече,– я услыхал отдаленное пение охрипшего петуха. Темнота, в которую я ступил за дверью и рыжеватый солнечный свет из зала, последовавший уже со вторым моим шагом, наполнили меня «смутной» надеждой. Проскочив через открытые двери зала (они были следующими, после моей комнаты), я успел заметить, как тетя что-то нервно доказывает дяде, как всегда сидевшему перед телевизором и в безнадежности глухо шлепавшему себя по бедру, словно бы каждый раз «опуская руки» что-либо ей доказать. Миновав «поле видимости открытой двери», я довольно странным образом ощутил
притяжение какого-то взгляда, последовавшего за моим движением. Но этот взгляд не исходил откуда-то определенно,– я ощущал его отовсюду!– словно тот был сконцентрирован именно на мне, прямо за моей спиной!. Подойдя к порогу, я, естественно, мало разбирался с выбором обуви,– лишь бы побыстрее; хоть что-то. Присев на присядки, чтобы обуться, меня невольно сковал невообразимый страх.. Наступила такая тишина, что даже тетя с дядей замолчали; за окном все притихло; я тоже замер. Внезапно, послышался ненормально длительный и охриплый крик петуха, явно «недобравшего» в первом «заходе»; он заглох на половине своей несозвучной и хриплой песни и вся тишина – на улице и дома – слилась..
