Теперь детали. Вспомнил Татищев «ближнего свойственника» – Мелхиседека Борщова. Наверняка потому, что в очень уж серьёзных монастырях тот побывал начальником. Если кто и мог знать про «интересные» – читай «достоверные» – «старо́ писаные» – читай не сильно испорченные множественными цензурными правками и переписями – книги, так именно такой вот монастырский ветеран. Логично? Пока – да.
А вот дальше – сплошь лукавство. Татищев – писатель обычно донельзя последовательный. А тут просит дать «обстоятельное известие» о том, где какие книги по истории искать, человека, который, якобы, «в книгах мало разбирался и меньше охоты к ним имел». Ведь выяснилось же в конце концов, прямо в той же главе татищевской книги, что очень даже, видимо, Мелхиседек Борщов в книгах разбирался, и не с бухты барахты Татищев именно к нему обратился. А Борщов ему в ответ вранья с три короба понаписал про свои с каким-то, как выяснилось, не существующим монахом препирательства, да к тому же вранья-то профессионального: сколько всяких мелких деталек понавыдумывал – зачитаешься. Значит, понимал, что письмо его в чужие руки попасть может; значит, знал, что за лишнюю откровенность не поздоровится ему (и, может, адресату тоже). А тогда и сомнений никаких нет: очень даже Мелхиседек Борщов понимал, что он такое хранил, как зеницу ока. Всего-то три тетрадки прислал, но какие!
И тем не менее Татищев читателя убеждает, что Мелхиседек и в книгах не разбирался, и не интересовался ими, и вообще чуть ли не полуграмотный был. Это он про человека, который не просто летопись нашёл, но и прочитал (на старом-то языке), и понял её значение настолько, что не поленился переписать. Да ещё хранил по секрету ото всех и, значит – с риском для себя, а то чего бы это он «иногда сказывал, что чужая, и никому не показывал»?
Лукавит Татищев, ох, лукавит. А зачем? Борщов-то уж умер, ему уже всё без разницы. Да и наоборот должно было бы быть, хвалить бы Мелхиседека вовсю надо, что древность русскую нашёл и сберёг. Самому тожествовать без всякой меры (ай да Татищев, ай да молодец!). Но как-то не слышится никакой радости первооткрывателя, хотя у историков находки такого масштаба хорошо если раз в жизни случаются. Татищев даже как будто выгораживает Борщова: он тут не при чём, не ведал, что творил, или вроде того (вот я ему письмо такого-то числа послал с просьбой, и можете проверить, а он вот мне ответ написал…). То есть Татищеву зачем-то очень нужно доказать, что все эти исторические открытия случились как бы сами собой, как бы нечаянно. Иными словами, что не было злого умысла.
А какого такого злого умысла? Против кого? Ну, драгоценный для истории список Мелхиседек Борщов прислал, ну, включил Татищев его в свою книгу всем критикам назло – и что с того?
Но ведь как-то очень осторожно включил, вон с какими длиннющими оговорками, к истории никакого отношения не имеющими, а всё равно в основном тексте. И чего так осторожничал? Потому что подлинник предъявить