Слёзы Невинных. София Лисова

нескоро здесь дела делаются. Я сложил руки перед грудью, и принял вдохновенный вид. Позволил своим глазам устремиться ввысь и узреть просветление. Оно не заставило себя долго ждать.

      – Ну ты и лицемер, Рен, – сказал Кицуне, сворачиваясь у моих ног.

      – Стараюсь, – скромно отозвался я, – как тебе этот мир?

      – Так себе. Хорошо, что здесь много таких, как ты.

      – О, значит, я здесь приживусь.

      – Дитрих! Эй, сынок! Молитва закончена!

      Я очнулся, забыв про лиса. Ну наконец- то можно поесть. Хоть мне это и не нужно совершено. После этого позволяю себе расслабиться и взяться за вилку. Еда проходит в гордом молчании всегда. И даже Дитрих не позволяет себе нарушить традицию. Поэтому я тоже ничего не говорю. И на лиса не отвлекаюсь. Лишь после очередной благодарности за еду, мы можем поговорить. Откашлявшись, я прошу минутку внимания, поскольку со мной разговаривал сам настоятель собора нашего города. А еще он соизволил преподать нам пару уроков. Я подумал про себя кое – чего нелестного, но не стал это озвучивать.

      – Малыш Дитрих обратил на себя внимание! – охнула мама.

      – Молодец, сынок, я горжусь тобой.

      – Значит, братик теперь правда, будет очень занят?

      – Извини, малышка, – я потрепал ее по макушке, спрятав гримасу, – но я постараюсь быть хорошим братом для своей маленькой сестры.

      – Братик, ты забудешь про меня.

      Вот зараза! Ненавижу женскую интуицию. От нее одни сплошные головные боли. Даже больше, чем у тех самых девиц, когда они отказываются от супружеского долга. С этим, по крайней мере, можно справиться. Но я все же заставил себя взять девчонку на колени и потрепать по жидким волосам.

      – Ты не веришь брату?

      – Верю. Но братик сегодня странный.

      – Я просто озадачен. Но я постараюсь исправиться.

      Это точно. Надо бы от тебя отдалиться, мерзкая тварь. Мало того, что приходиться тебя трогать, да еще ты претензии предъявляешь. Впрочем, я сегодня перенервничал, вот и злюсь на всех подряд. Похоже, пока мне остается одно: поверить, что я ее люблю. Тогда ее маленькое детское сердце не будет сомневаться в моих чувствах. Впрочем, будет смешно, если я привяжусь к ней. Заставив себя дотерпеть до конца нудных обсуждений моего положения и перспектив, я остался наедине с дядей. Дядя за весь разговор не сказал ни полслова. Он просто сидел на своем стуле с таким достоинством и неподвижностью, что сделал бы этим честь самой статуе какого- нибудь невозмутимого бога. Но стоило уйти последнему любопытному лицу, как дядя оживился, что выразилось в его многозначительном покашливании.